Я слушал и думал: в Москве при советской власти делал что хотел, был совершенно свободен и отвечал за результат только перед самим собой. Ровно это ее покорило, и она потащила мою живопись на свой мировой рынок. А теперь на этом свободном рынке, в этом свободном мире я должен начать плясать под ее дудку?! В общем, вернулся в Москву продолжать делать то, что хочу.
— Не было желания остаться за океаном и работать самостоятельно?
— Без сотрудничества с галереей это нереально в смысле материального выживания. Конкуренция там дикая. Остаться в чужой стране и отираться по галереям, предлагая себя, при тысячах «своих» художников? При семье с двумя детьми? Второй как раз родился в Нью-Йорке. Кроме того, в Москве заваривалась новая каша, и я чуял, что мне там самое место. Покинул Америку без малейших сомнений и как бы с тех пор жизнь ни поворачивалась, никогда об отъезде не жалел. А проект «Очевидность» реализовал.
— Как повернулась ваша жизнь в России?
— Успех за границей только подлил масла в огонь критики. Если со многими художниками отношения наладились и появилась галерея, с которой я сотрудничал, то критики и кураторы, правившие в арт-мире, как с цепи сорвались. Я не только «делал все неправильно», но и с этим непослушанием добился некоторого успеха на Западе. Значит, они были неправы, а я прав, что ли?
Поскольку установки нисколько не изменились, все дружно на меня налетели. Не приглашали в значимые выставочные проекты, а по поводу каждой моей выставки писали исключительно гадости либо просто игнорировали ее. Обозвали «мертвым художником». Один критик написал про выставку, где я первый раз представил проект «Очевидность»: «Файбисович художник хоть и мертвый, но по крайней мере честный, поскольку, закрыв глаза, сам себя похоронил». Это было настолько в духе времени, что автор этих строк даже не понял, что меня возмутило: «Ты что, это же комплимент!»
Ситуация напомнила мне охоту на волков, когда их территорию обвешивают красными флажками, чтобы звери не могли выскочить, и бьют по ним в упор. Я ушел за флажки: бросил живопись и переключился на литературные занятия. Напоследок только хлопнул дверью, написав одну из своих лучших вещей — триптих «Капсель», чтоб никто не мог сочинить, будто я ушел, потому что выдохся.
Тем временем ситуация в искусстве серьезно ухудшилась: русский бум закончился и мои работы перестали продаваться за границей, не говоря уже про Россию. Наступили тяжелые времена. Заработками стали редкие случайные продажи и небольшие гонорары за статьи и эссе.
Тут и семейная драма подоспела: жена ушла, я остался один и серьезно заболел — был довольно длительный период суицидальных позывов. В конце концов написал роман о крахе личной жизни на фоне эпохи — и таким образом, все «излив» на бумагу, вышел из душевного, эмоционального и ментального зажима. В начале нулевых стал пробовать себя в авторской фотографии, которую до того использовал только для сбора материала для картин.
