— Неужели не брали в руки кисти?
— С 1995 по 2007 год, двенадцать лет, ни разу. Вполне увлекся литературой — и текстами для периодических изданий, и прозой. Это наполняло существование новыми смыслами. Уже перестал считать себя художником, но в 2006-м внутри опять что-то зашевелилось: в восьмидесятые я писал портрет советской эпохи, а тут по ощущению образовалось новое общество, оформилось лицо новой эпохи, и вновь потянуло взяться теперь уже за его портрет. Захотелось понять и выразить, чем эта страна отличается от прежней, ушедшей, а в чем сходна с ней — типа устроить перекличку эпохам. И я вернулся в живопись.
Снова встал к станку весной 2007-го, а осенью случился аукцион Phillips de Pury, который еще раз перевернул мою жизнь. На нем выставили собрание советского андерграунда нью-йоркского коллекционера, который покупал в конце восьмидесятых у Филлис Кайнд картины, в том числе и мои. Тогда они стоили от двенадцати до пятнадцати тысяч долларов, а тут первая же ушла более чем за сто тысяч, вторая — за шестьсот пятьдесят тысяч. Это была сенсация аукциона, и на следующее утро я проснулся знаменитым.
Почти из всех западных частных коллекций, в которых находились мои картины — в российских их на тот момент было крайне мало, они начали вываливаться на мировые аукционы, включая Sotheby’s и Christie’s. Еще несколько вещей ушло за шестьсот тысяч и дороже. На этой волне образовался интерес коллекционеров и к новому проекту, с которым я вернулся в живопись. Иные критики опять встрепенулись и начали намекать — обойти молчанием новую реальность было трудно, — что Файбисович вернулся на волне успеха, чтобы деньгу зашибать. Но мне теперь было совсем наплевать на них.
— Вы что-то получали от продаж на аукционах?
— В основном нет, не я же продавал. Но по тогдашним британским законам (все главные аукционы — лондонские) автору полагалось до четырех процентов от суммы продажи. Нашелся человек в Англии, который помогал мне эти деньги взимать. Из-за «оборота» выходило прилично, и я на эти проценты содержал сына, который учился в Лондонской школе экономики. Потом проценты платить перестали: русских художников исключили из списка, поскольку в России тогда не было симметричных законов. Но в течение нескольких месяцев смели и те работы, которые еще оставались у меня, и новые охотно покупали. С тех пор я больше не испытывал финансовых затруднений.
— А что за портрет новой русской эпохи вы стали писать?
— У меня всегда была потребность говорить со временем на его языке, поэтому я вернулся к живописи не только с новой темой, но и с другим технологическим арсеналом. Все началось с того, что два художника придумали проект «Мобилография» — как раз появились мобильные телефоны с фотокамерами и крошечными экранчиками ничтожного разрешения. Те художники пригласили несколько других, в том числе и меня, раздали нам мобильники и сказали: «Снимайте что хотите, а мы потом ваши снимки увеличим и сделаем выставку». Я тогда первый раз взял в руки этот гаджет и еще долго пользовался им только как фотоаппаратом.
