Исполнить портрет требовалось срочно, и журнал предоставил мне в помощь свою фотостудию. Пригласили специального человека, который называется body — похожего на того, кого надо изобразить. Постелили посреди студии белую дорожку, вокруг нее сделали зеленый фон, на body надели костюм цековского покроя. Он начал ходить по дорожке, его фотографировали огромными поляроидами, развешанными и расставленными со всех сторон, я смотрел фото и говорил, что нужно подкорректировать. Пиджак у нашего натурщика оказался на спине распорот по шву — полноватый мужик влез в него с трудом. Заметив удивленный взгляд моей жены, он улыбнулся: «Мама зашьет».
Ну не мог я гнать чистую апологетику: Горбачев у меня шел в костюме-тройке по тропинке средь полей; справа деревенька с храмом, вдали монастырь, вокруг поля и веси. Сделали пробу с логотипом журнала — красным на фоне неба, но в последний момент все-таки почувствовали прикол и от этой обложки отказались. Однако извинились, подарили пробу и заказали еще одну обложку-портрет, уже четвертую!
Я долго отбивался, поскольку терпение иссякало — понял: не судьба им угодить. Уговорили наконец (за каждый заказ платили, кстати), и на этот раз я специально написал непроходную картину: игральная карта, на ней король с лицом Михаила Сергеевича, карта масти красной звезды, а на кроваво-красном фоне вид Кремля с высоты птичьего полета. В журнале сказали, мол, очень красиво, но, к сожалению, они не смогут это напечатать — если только в СССР начнется гражданская война. На том история с портретами Горбачева закончилась.
— Михаил Сергеевич их не видел?
— Мне еще в Москве советовали показать ему, но первая картина, как я уже сказал, отправилась в музей журнала Time, а остальные быстро купили. Может, кто-то из купивших и показывал Горбачеву, а я стараюсь избегать общения с начальством. Занятная история получилась, и ладно...
— Из сюжета с портретом видно, что всякий заказ вам поперек горла. Как вы тогда работали для нью-йоркской галереи?
— Я писал ровно то, что хочу, хозяйка мне ничего не диктовала. Единственное, просила делать картины поменьше — из соображений, что на них покупатель скорее найдется, но я это пожелание игнорировал. В Нью-Йорке у меня впервые появилась настоящая мастерская, и я смог, наоборот, увеличить размеры картин. Иногда работал со стремянки. Самые большие произведения, вопреки опасениям галерейщицы, уходили в первую очередь.
Родственники и друзья — шел 1990 год — были уверены, что мы останемся в Америке. И тут галерейщица приглашает на дежурный вроде бы разговор о моих планах. А я к тому времени исчерпал советскую тему: почувствовал, что воздух той жизни, которая меня заводила, уходит. Родилась затея проекта «Очевидность», идея которого — не на что мы смотрим, а как. Эдакое исследование оптики зрения. Например негативы реального мира на просвечивающих экранах закрытых век. Не фотореализм, а его противоположность — то, что глаз видит, а объектив не в состоянии зафиксировать. Галерейщица выслушала и говорит: «Замечательно, но...» И начала подробно объяснять, что я должен продолжать прежнюю тему, поскольку мой «продукт» хорошо покупается.
