— А то, что художник не пишет кистью, не стоит перед мольбертом? Не обидно, что может уйти ручное создание картины? Подобное возникает все чаще.
— А чего обижаться? Я сделал что хотел, и сейчас делаю что хочу. Для меня эти перемены — приход к «цифровой живописи» — естественны. Каждый новый этап в моей судьбе — это новый вызов, который я принимаю и начинаю все сначала, не цепляясь за уже найденное. Мне интересно идти дальше, интересно пробовать что-то новое, другими глазами начинать видеть окружающий мир и отражать его.
— Но заниматься живописью на компьютере много кто может, пусть и с разной степенью качественности, а качество пойди еще докажи. Вам ведь говорят, что вы, уйдя от вещей, которые могут делать избранные, обратились к тому, на что способны ширнармассы? Что вы играете на поле, на котором множество игроков?
— Для меня в том и состоял один из новых вызовов: использовать максимально демократичные, общедоступные возможности, но найти и тут свой язык, свою тему и систему высказывания.
— Ваш нынешний проект пользуется успехом?
— В смысле продаж нет. На западный рынок мне с ним не выйти — пока по крайней мере, а в России и Израиле отношение к такому продукту пренебрежительное: мол, что не помазано краской, то не живопись. Зато Третьяковская галерея купила несколько вещей из этого проекта. Мне достаточно, что мой израильский проект оценили в главном национальном музее России, а там, может, и другие дорастут.
Кстати, в Третьяковке в 2019 году с успехом прошла моя большая выставка-ретроспектива. И не только мне стала ясна еще одна причина прежнего резкого восприятия моего творчества критиками и многими коллегами: люди просто не понимали, «что художник хотел сказать своими картинами». Мол, какой смысл изображать то, что и так у всех постоянно перед носом и мозолит глаза? Но то время, включая его атмосферу, ауру, запахи и звуки, ушло — и остались только мои картины. Изображения отслоились от прошлого и настоящего времени, и стала очевидна та самая «художественная задача» автора — создать убедительный портрет уходящей советской эпохи.
В общем, то, что мои нынешние произведения почти не находят своего покупателя, — это ничего, не впервой. Я привык обгонять время: не раз пребывал в ничтожестве, даже не надеясь, что оно меня обгонит. Главное — свою жизнь прожить, сказать, что хочу и как хочу. По мне, искусство — это свободный разговор, который художник ведет прежде всего с самим собой, с Богом, у кого он есть, со своим временем, с окружающей жизнью и, конечно, со зрителем.
