И вдруг в тот самый момент, когда я тоскливо созерцал эту беспросветную жуть, она осветилась для меня не пойми как. Я почувствовал, как сквозь темную, неказистую реальность развидняется иная. Вот передо мной мир, в котором мы существуем, но сквозь него просвечивает иной, созданный не большевиками, а в результате шести дней творения. В каждой точке пространства и времени мы существуем между этими двумя мирами, живем в поле огромного напряжения между этими противоположными реальностями. И именно эта текущая сквозь меня энергия их взаимодействия заводит и возбуждает. Да, мы жили в пространстве «зеро», в эстетическом захолустье — обшарпанные углы, пустыри, помятые лица в общественном транспорте и в очередях, — но отныне сквозь ткань этой жизни для меня начала просачиваться и подсвечивать ее другая.
Вот так я стал понимать и чуять, что хочу писать картины про это просвечивание и переплетение двух реальностей. Преодоление материала окружающей жизни стало моим способом существования — преодоления его светом, идущим на зрителя как бы изнутри картины. Так самая простая, обыденная жизнь обрела для меня смысл. И друзья не раз признавались, что для них страшно важным было через мои работы увидеть в намозолившем глаза иное и примириться с повседневностью, найти в ней интригу, драйв, как сейчас говорят.
— Интересно, что к вам в то утро сразу пришли и откровение, и форма, в которой вы могли бы его выразить: все здесь, под рукой, в пространстве, которое можно охватить глазом. Ничего выдумывать не надо — только видеть.
— Еще в архитектурном институте я ощутил, уловил из витавшей там атмосферы, что такое творение как процесс и как результат. Неважно, чем ты занимаешься — пишешь книгу или картину, проектируешь ли здание, — важны две вещи: чтобы тебе было что сказать и чтобы ты владел языком для этого высказывания. Все остальное — наживное. Поэтому, наверное, я был готов к посетившему меня откровению. Понял, что такое картина, и больше не боялся ее, а жаждал овладеть ее языком. Нужно было просто прийти к картине самому, своим путем, чтобы она была именно моей.
— Работу вы каждый раз начинали с фотографии?
— Сначала возникает зрительное впечатление, которое тебя шибает, как те люди, зайцами прыгавшие по лужам в темноте промозглого утра. Или сцены из моей жизни в Ясеневе, когда каждый день ездишь на работу в битком набитом автобусе, где постоянно какие-то крики, свары... А теперь для меня все чуть ли не озарено было.
Делать наброски в автобусе невозможно — все трясется и ежесекундно меняется, и тогда я взял в руки камеру: фотографирование стало для меня способом сбора материала, точных фактур. Но когда дома отпечатал первую пленку, загрустил: не увидел в черно-белых снимках плохого качества того, что подтолкнуло меня взять в руки фотоаппарат. Еще пару раз попытался — и прекратил. Все не то!
