Актерскую психологию знаю хорошо, да и по характеру я человек мягкий, поэтому диктатором на съемках никогда не был. Не ругался, не кричал на площадке. Договаривался обо всем на берегу. Это у Александра Митты за километр было слышно, кто там режиссер. Он, когда я еще в школе учился, приезжал к нам в пионерский лагерь, снимал ребят для картины: с девчонками работал как сегодня аниматоры — увлекал, развлекал и тем самым добивался желаемого эффекта, а мальчишкам мог дать пенделя. Со взрослыми вел себя принципиально, правду-матку резал, тонкостей не признавал — у него рациональный подход к делу. Позднее я снимался у Митты в фильме «Звонят, откройте дверь», и он так повышал голос! Раз, когда мы стояли в сторонке, я спросил:
— Саш, чего ты орешь?
— А знаешь, как на меня дома орут?
— Ну понятно.
Его однокурсник Шукшин, у которого я тоже снимался в «Странных людях», совсем другим был на площадке: тихим, незаметным, сидел в сторонке, смотрел, записывал что-то — человек непосвященный и не разобрал бы поначалу, кто тут режиссер.
Сниматься я продолжал и старался слушаться режиссеров, особенно таких, как Бондарчук, Кулиджанов, Шукшин, Кончаловский, Михалков. К партнерам присматривался, учился у них. Вспоминаю, как Евгений Евстигнеев на съемках «Странных людей» — мы играли братьев — озадачил. В сцене, когда младший приезжает из города в родную деревню, Евгений Александрович от дубля к дублю выдавал разные реплики. Я терялся, хотя старался виду не показывать. В перерыве подошел к Шукшину:
— Он что, текста не знает?
Вася сидел курил.
— Серег, — говорит, — посмотри, как он живет в кадре.
— А мне-то что делать?
— И ты живи! Не то он все одеяло на себя перетянет — голым останешься.
Ах, думаю, так? Начали снимать, открываю дверь в избу, захожу: «Братка!» — и ну целовать его раз, другой, третий. Евстигнеев, вижу, не понимает, что происходит, глаз на меня выкатил, но включился в происходящее моментально. Этот дубль Шукшин и вставил в картину.
В самом начале семидесятых я уже оканчивал режиссерский факультет, когда Геннадий Шпаликов за руку привел меня к Сергею Урусевскому. С Геной мы познакомились задолго до того: фильм по его сценарию «Мне двадцать лет» Марлен Хуциев снимал в арбатских переулках — и в моем дворе тоже, все ко мне в гости заходили. Теперь же Шпаликов написал сценарий картины о Сергее Есенине. Поставил меня перед Урусевским: «Посмотри, как похож». Сделали пробу, и Михаил Ильич Ромм подтвердил: «Я видел Есенина — точно таким был». Для Сергея Павловича моя похожесть на поэта стала решающей — какой я артист, не имело значения. Так он ко мне и относился на площадке, но однажды мы ехали в автобусе к месту съемок, и увидев в окне какое-то озеро, я процитировал есенинский стих:
— «Край любимый! Сердцу снятся скирды солнца в водах лонных». Вот же они — скирды солнца!
Урусевский, сидевший позади, спрашивает:
— Сереж, может, сам и озвучишь роль?
Меня его слова как обухом по голове ударили: он сомневался, что я могу озвучить? Но я ничем своей обиды не выдал: хозяин — барин.
Если что-то не устраивало, просто не соглашался на роль, как это случилось с Николаем Рашеевым. Он пригласил в Киев на пробы к своей картине «Яблоко на ладони». После проб говорю: «Коля, сниматься у тебя не буду. Мы по-разному все понимаем — и про этого персонажа, и про картину, и про искусство, и вообще про жизнь». На другой день приехал на пробы Олег Даль, а на следующее утро его нашли в номере уже неживым. В той же гостинице, в той же кровати, где накануне спал я...
