— В вашем фильме прелестная Наташа Ростова, лично я обожаю Одри Хепберн и вообще ваш фильм, снять такую картину очень трудно!
— Лев Толстой — глубоко русский писатель, — вздыхал Кинг Видор.
— В его романе много того, что заложено в душе русского человека, — вторила ему я...
Почему-то папу вспомнила. Я ведь блокадница. Вернее, родилась во время блокады, роды на кухне принимала бабушка. Нас у родителей было три дочери, я — средняя. Войны не помню, но мама рассказывала, как мы переезжали с верхнего на нижний этаж нашего дома, потому что не знали, каким папа вернется с войны — с ногами или без, однажды чуть не утонули в бомбоубежище — вообще выжили чудом.
И вот в том блистающем расфуфыренном зале я вдруг вспомнила послевоенное детство, как по Ленинграду инвалиды ездили на досках с колесиками, как папа пришел с войны невредимым, как впервые услышала по радио «Лебединое озеро». Как вышла на сцену в «Жизели» и меня завалили цветами, а потом мы ехали домой в трамвае одни — только папа, мама, сестры и я, вдоль всего вагона были разложены букеты. Папа, прошедший финскую войну и Великую Отечественную, плакал. Он так же гордился мной после премьеры «Войны и мира».
Когда картину показывают по телевидению, начну смотреть, но потом переключаюсь. Больно, иные сегодня в ходу ценности...
Андрей Кончаловский
В 1961 году я, студент режиссерского факультета ВГИКа, снимался у Григория Рошаля в картине «Суд сумасшедших». Мы с другом Васей Ливановым называли ее «Суп сумасшедших». Я в этом «супе» «варил» небольшую роль американского журналиста, Ливанов — главную роль, героиню играла Ирочка Скобцева. Мы с Васей были в нее влюблены. Съемки проходили в Риге, к Ирочке приехал муж Сережа Бондарчук вместе с кинодраматургом Васей Соловьевым. Офицеры Краснознаменного Балтийского флота устроили на военном корабле прием в честь кинематографистов, и там Бондарчук объявил: «Мы начинаем сценарий по «Войне и миру», Фурцева подписала приказ». Тут все разом заговорили, что свершилось огромное событие, Сергею Федоровичу предстоит великое дело, начали за это выпивать, Бондарчука поздравлять... И все обращались к нему по имени-отчеству, а я называл его Сережей, мне было очень приятно так его называть. Сейчас, когда малознакомые люди говорят мне «Андрон», я иногда раздражаюсь, а его тогда мое амикошонство совсем не возмущало.
