В ту пору Москву уже начали наводнять иномарки, и «ну о-о-очень бюджетная» «Ока» интереса для гаишников не представляла. Останавливали редко, и если такое случалось, папа откупался своими книжками и дисками, которые возил в бардачке.
Мама ездила с ним только в случае крайней необходимости — говорила, что «нервная система не выдерживает». И вот на нее Рома обижался...
Для отца Вика была всем, даже мы с Леной шли под вторым номером. В гастрольных поездках он так по ней скучал, что улетал домой первым рейсом. Когда мы вместе играли в спектакле театра «Эрмитаж» «Хармс! Чармс! Шардам! или Школа клоунов» и возили постановку по России, я просил отца:
— Ну давай задержимся хотя бы на день — хочу город посмотреть, походить по улицам. Ты уже здесь бывал, а я нет!
— Вот приедешь сюда один — и ходи смотри сколько хочешь!
Если с уговорами «остаться ненадолго» приставали коллеги или организаторы гастролей, Роман Андреевич махал руками:
— Нет-нет, я в Москву! Там Вика!
— Да не денется никуда твоя Вика! Пусть хоть немножко от тебя отдохнет!
Упрямо помотав головой, папа продолжал паковать чемодан и настаивал, чтобы машину в аэропорт подали пораньше — не дай бог, опоздает на рейс.
Из своих школьных времен помню сцены ревности, которые отец закатывал маме. Стоило ей задержаться, дома ждали мрачное молчание или допрос с пристрастием: где была, с кем, почему опоздала? Случалось, он даже ходил проверять, правда ли Вика сидит у соседки или живущей неподалеку подруги. Мама к «приступам ревности» относилась с юмором, мы с Леной тоже хихикали, а у него это было больше, чем всерьез, хотя и совершенно беспочвенно.
Не знаю, что отец дарил любимой Вике в первые годы совместной жизни, когда заработки были не ахти, а на моей памяти это были золотые украшения с каменьями. Разглядывая сережки, браслеты, кольца, мама ворчала: «Лучше бы деньгами отдал... Знаешь же, что не охотница до этих побрякушек. Да и куда я их надену? На дачу — грядки полоть?»
Вот тут она была права: на моей памяти родители только однажды съездили на «Кинотавр» и один раз сходили на «Нику». Отец терпеть не мог тусовки, но если бы Вике они нравились — стал бы завсегдатаем, хоть и страдал бы при этом безмерно. На его счастье, мама тоже домоседка.
Для Вики он никогда ничего не жалел, но в целом к деньгам относился сложно. Большую часть зарплаты и гонораров, конечно, отдавал жене, но непременно имел хорошо спрятанную заначку и держал в кармане стопку купюр. Даже дома, переодевшись в спортивные штаны, перекладывал туда деньги из пиджака или парадных брюк. И вот заставить его расстаться с этими запасами было непросто. Перед глазами встает картинка: мы на даче и у матери не хватает наличных денег, чтобы заплатить рабочему, скосившему траву. Просит отца:
— Рома, дай, пожалуйста, полторы тысячи.
Он — с подозрительным прищуром:
— У тебя же на карточке есть!
— До ближайшего банкомата — пять километров! Может, мне пешком сходить?!
Отец, тяжело вздыхая, лезет в карман и, отвернувшись, достает из пачки пятисотрублевые купюры. Кладет на стол по одной и с таким мрачным лицом, будто куски от себя отрывает. Смотреть на это со стороны было уморительно.
Приписывать прижимистость, которую он временами демонстрировал, только еврейским корням неправильно. По большей части виной этому — военное детство и жизнь впроголодь в эвакуации, да и первые годы после Победы были несладкими. Доходящую до смешного бережливость я замечал во многих папиных ровесниках — представителях разных национальностей.
