С помощью докторов потихоньку выкарабкивался после инсульта, но тут случился обширный инфаркт. Врачи поддерживали в нас надежду: «Шанс всегда есть — будем уповать на чудо».
А что нам еще оставалось?
...Это была наша последняя встреча — я наклонился к нему, чтобы поцеловать, и услышал:
— Чем я могу тебе помочь?
У меня защемило сердце:
— Пап, ну что ты? Ничего не надо! Только выздоравливай.
В следующий раз увидел его уже на прощании. Каюсь: сидеть рядом с родными у гроба не смог. Ушел с одним из папиных друзей в ресторан по соседству, где мы, немного выпив, проговорили несколько часов. А когда панихида закончилась, вместе со всеми поехали на кладбище.
Думаю, отец меня простил бы, потому что сам не любил ритуалы, в том числе прощальные. Он не был ни иудеем, ни православным, ни атеистом и считал, что человеку по дороге к Богу никакая мишура не нужна.
К сожалению, нам не удалось выполнить его завещание и похоронить рядом с Витей. Последним пристанищем отца стала актерская аллея на Троекуровском кладбище.
Уже полгода, как живем без него, а я все не могу удалить номер из памяти телефона. По словам мамы, у нее тоже никак не получается осознать, что отца больше нет: «Мне легче думать, что он уехал на гастроли — и скоро вернется домой».
Сразу после похорон нам стали звонить редакторы с разных каналов — просили поучаствовать в передачах о Романе Карцеве. Мы отказались, но пришли известные люди, называвшие себя друзьями отца. Между тем в его близком круге кроме Жванецкого не было ни одной медийной персоны. Отец дружил с инженерами, физиками, врачами, дипломатами и говорил, что с ними ему гораздо интереснее, чем с коллегами: «Ну о чем я могу поговорить с актером? О книжке, которую он — одну за год! — осилил? Или о коварстве режиссеров и продюсеров?»
Хочу сделать фильм об отце, но позову только тех, с кем он по-настоящему дружил. Возможно, как и переписка с Витей Ильченко (если найдется), эти люди смогут приподнять завесу тайны. А то, что останется сокрытым, наверное, никому и не надо знать.
