Пети уже не было в живых, когда одна из наших близких знакомых рассказала о разговоре, в котором он признался: «Сколько я в жизни наделал грехов! И Майке врал так много...» Слава богу, все-таки раскаивался, да и меня, выходит, жалел....
Любовь к женщинам, искренний интерес к ним лежали и в основе работы Фоменко с актрисами. Петр досконально изучал каждую женскую индивидуальность, чтобы потом подсмотренные в жизненных ситуациях качества и эмоции использовать на сцене. Он намного лучше чувствовал актрис, поэтому и собрал звездный женский состав: Кутеповы, Тюнина, Агуреева, Джабраилова. А Табакову были интереснее актеры — отсюда и мощная мужская команда, которую Олег Павлович активно пополнял «игроками» из других театров.
Впрочем, переманивал и женщин — у нас вот увел Пегову. Петр Наумович видел в Ирине блестящую характерную актрису, она была очень хороша в ролях, которые получала в мастерской, но хотела играть героинь. Услышав: «Нет!» — ушла к Табакову, за что Петя назвал худрука МХТ «конокрадом».
Для своих «детей» Фоменко не жалел ничего. Когда театр только начинался и многие актеры снимали квартиры, отдавал в уплату за жилье все свои премии. К деньгам относился легко: есть — хорошо, нет — будут. Никогда не контролировал мои расходы. Мне удивительно, когда Петра называют щеголем, — в его гардеробе не было дорогущих, суперстильных вещей. Любимая одежда — белая рубашка, а сверху простой черный джемперок. В них я Петю и похоронила.
Его слабостью была обувь — обязательно с вытянутым носком и начищенная до блеска. А что надето поверх рубашки с джемперком, значения не имело. Зимой ходил в любимой кожаной курточке с утеплителем, весной и осенью — в плаще. Однажды, за год или два до смерти, вдруг признался, что давно хочет длинное черное пальто. Я купила — легкое, мягкое, из хорошего кашемира. Петя надел его несколько раз, потом повесил в шкаф — и больше не доставал. Скорее всего потому, что не чувствовал себя свободно и комфортно в щегольском прикиде.
Вообще, Фоменко был одним из тех, кому идет все: я легко могу представить Петра и во фраке, и в крестьянской косоворотке. А в его устах одинаково захватывающе звучали и высокая поэзия, и неприличные побасенки.
В 1977 году Фоменко назначили главным режиссером Ленинградского театра комедии. Первой пьесой, взятой им к постановке в новом качестве, был «Лес» Островского. Когда Петя заявил, что видит меня в роли Гурмыжской, я замахала руками: «Ты с ума сошел?! Возглавил театр и в первом же спектакле назначаешь на главную роль жену!»
Вместе решили отдать Гурмыжскую другой актрисе, и после этого Фоменко как-то привык к мысли, что меня можно не занимать в спектаклях. Если бы в театре не было других режиссеров, до пенсии сидела бы без новых ролей. Хотя — если честно — не отнеслась бы к этому как к трагедии.
В конце семидесятых я уже стала охладевать к профессии, чувствовала недовольство своим существованием на сцене и даже некоторую бессмысленность. И это несмотря на звание, премии, хорошие роли. Уже на том этапе моей главной заботой был Петя: готовила ему здоровую еду, следила, чтобы оделся по погоде, вовремя принял лекарства.
Последними постановками Фоменко в Театре комедии стали упоминавшаяся мной «Сказка Арденнского леса» и «Теркин-Теркин» по поэме Твардовского «Теркин на том свете».
