— Ну, поехал в свое Зюзино.
— Что поделаешь? Давай...
Сама, нахалка, совсем туда не рвалась. Саша доезжал до метро «Университет», оттуда звонил из телефонной будки:
— Светка, не могу ехать, к тебе хочу.
— Сашка, не дури!
В конце концов выпало нам счастье. В коммуналке рядом с театром, в доме прямо за консерваторией, жила актриса из нашей труппы. Однажды ее сосед напился и чуть не сжег квартиру. Жильцы объединились и стали его выселять, наша приятельница пригрозила: «Пока тебя вообще не выгнали за сто первый километр, меняйся с моими друзьями». В ее огромной коммуналке проживало шестнадцать человек, но для нас началась не жизнь, а малина! Одна минута до театра. С той актрисой сложились хорошие отношения, после спектакля частенько собирались у нас, полтруппы перебывало. Весело проводили время.
После смерти Николая Павловича «Маяковку» возглавил Андрей Гончаров. Охлопкова считаю своим крестным отцом, но актрису, по большому счету, сделал из меня Андрей Александрович. Охлопков был мощным постановщиком, сценография стояла у него на первом месте. Андрей Александрович же на этом акцента не делал, обожал двухэтажные декорации, выстроенные на сцене полукругом или квадратом, годами ничего не менял в «Детях Ванюшина», «Трамвае «Желание», «Беседах с Сократом», «Леди Макбет Мценского уезда», в «Беге».
Если заболевал кто-то из актеров (Лазарев не в счет), Николай Павлович вызывал другого: «Ты будешь играть!» Никогда не отменял спектаклей, пусть даже роль на сто страниц. Учи за день, и все! Эти страшные эксперименты помнят многие. Гамлета, например, играли четверо — Самойлов, Козаков, Комратов, Марцевич. Если ведущий актер заболевал у Гончарова, скажем, Наташа Гундарева или Армен Джигарханян, он заменял спектакль. Все ждали, когда поправятся.
Гончаров потрясающе работал с актерами, въедался в тебя как клещ! Отличался такой работоспособностью, желанием сделать как надо — сойти с ума! Можно было три дня подряд приходить на репетицию своего эпизода и ни разу не выйти на сцену, потому что режиссер сидел с другим актером и бился над одной фразой. Пока не достигал нужного эффекта, не успокаивался. Вот почему мы репетировали спектакли по несколько лет. Но результат всегда оказывался фантастическим. При Гончарове в «Маяковке» расцвел русский психологический театр. В память врезалось его напутствие: «Зритель пришел за катарсисом, почувствовать, что его сердце разрывается на части. Он не должен сидеть откинувшись в кресле, он должен вцепиться в его ручки». Если в зале во время спектакля кто-то кашлял, Гончаров обвинял: «Это вы не умеете играть».
Каждый свой спектакль он в отличие от Любимова не смотрел, но периодически появлялся и что-то корректировал. Артисты со временем «разъезжаются», их надо собирать. Это происходит непроизвольно — делаешь лишние паузы, меняешь эмоции, которые нарабатывал. Психологический театр вообще очень подвижный. Меняешься ты сам, меняется твой взгляд на вещи, и спектакль постепенно становится совсем другим. Иногда актера уводит не в ту степь, и его надо вовремя остановить.
При Гончарове находилась куча режиссеров — его ученики из ГИТИСа, — которые сидели на всех спектаклях, записывали свои замечания и давали мэтру отчет. Это ужасало, ведь каждый из них проявлял свои вкус, взгляд, меру таланта наконец. Они говорили одно, мы видели другое, но Гончаров верил им.
Он был человеком эмоциональным, орал на актеров на репетициях. Но это ладно, режиссеры орут на нас всю жизнь. Гончаров умел тонко и страшно оскорбить. Он глубоко разбирался в психологии (поэтому и был уникальным режиссером), видел человека насквозь, находил болевую точку и бил в нее. Вот почему так много людей ушло из театра. Не из-за ора — ну орет и орет. Мне тоже доставалось, была девочкой для битья, может от того, что робела перед ним, имела слабость. Лазарева он побаивался, Сашка был глыбой. А я — беззащитным существом. В любой другой ситуации могу за себя постоять, ответить, а тут пасовала.
Мы с Сашкой любили прийти домой после спектакля, выпить по рюмочке, расслабиться, поговорить. Муж заводил: «Какой же ужас этот Гончаров! В чем его непобедимость? А в том, что всегда прав. Сыграешь сцену как ее видишь, а он отвернется, сразу начнет ругать: «Все не так! Ну почему вы не понимаете?!» Начинает ее разбирать, и до тебя вдруг доходит, что сыграть ее можно только так, как предлагает Гончаров, никак иначе. Меня так злит, что он всегда прав! Так и хочется послать».
