«Мосфильм» эвакуировали в Алма-Ату, мы тоже там оказались. Кино снимать не прекращали. Если вспомнить картины того времени про сельскую или городскую жизнь, в них всегда присутствовала ребятня: обязательно кто-то бегал, гонял мяч, крутил прыгалки на заднем плане. Таким был тогдашний дворовый быт, дети целыми днями пропадали на улице. Помню, бутерброд в зубы — и гулять, никто за детей не беспокоился, ничего плохого с нами случиться не могло.
Первую свою роль я получила в «Близнецах», когда вернулись из эвакуации. Режиссеру Константину Юдину требовалась девочка для крошечного эпизода, и мама, работавшая на картине, привела меня в группу. Съемочный процесс не запомнился, а то, что ехали на двухэтажном троллейбусе, врезалось в память навсегда, тем более что выпало счастье занять место на втором ярусе и разглядывать сверху Ленинградский проспект. Дом, где проходили съемки, стоял в самом его конце.
Позже с братом вместе появились в папиной музыкальной комедии «Машина 22-12», или «Счастливый рейс», с которой зарождалось советское стереокино. Главные роли сыграли Николай Крючков, Михаил Жаров, Вера Орлова — судьба позже свела меня с ней в Театре Маяковского. Отец не только их снимал — многие становились друзьями, бывали в гостях. В «Счастливом рейсе» впервые появился на экране Евгений Леонов. К папе обратился приятель:
— Есть потрясающий парень, это нечто! Сними его, не пожалеешь!
— Но у меня уже все роли распределены.
— Ну сними хоть как-нибудь!
И отец согласился. В картине есть крупный план Леонова — пожарный на концерте в шлеме с довольным лицом.
Часто в гости приходили Михаил Жаров с женой Людмилой Целиковской, но я жила своей детской жизнью, взрослые разговоры нас с братом интересовали мало. Общаться с Михаилом Ивановичем стали позже, в Доме актера. Он тогда располагался на Пушкинской площади, мы с Сашей жили на другой стороне улицы Горького и входили в молодежный совет Дома. После мероприятий частенько сиживали в кабинете директора Александра Моисеевича Эскина на шестом этаже. И вот как-то пьем чай в компании Жарова и Владимира Абрамовича Этуша. Вдруг Александр Моисеевич говорит Этушу:
— Володь, прошу просто как друга, сделай это для меня.
— Да что сделать-то?
— Отвези ребят домой, а то поздно уже.
Жаров подыграл:
— Да-да, я тоже тебя прошу.
Развозить кого-то по домам Владимиру Абрамовичу явно не улыбалось, но отказать он не мог:
— Ну ладно, раз просите. А где они живут-то?
— Да напротив!
— Ах ты!.. Теперь точно повезу!
Заставил сесть в машину, и мы, наматывая круги по микрорайону в поисках разворота, хохотали от души. Несмотря на возраст, и Жаров, и Этуш были страшными озорниками, веселыми, остроумными. Талант в них бурлил и выплескивался наружу при каждом удобном случае. Но я забежала далеко вперед.
Окончание школы пришлось на период малокартинья. Папа оказался в простое, он очень страдал — не привык сидеть без дела. Когда предложили чиновничью должность советника по кино в нашем посольстве в Румынии, с радостью согласился. Провели там с мамой год, нас с братом оставили на бабушку. Но мы уже выросли: Коле было шестнадцать, мне — семнадцать. Так что к поступлению в театральное училище готовилась самостоятельно. С утра до вечера зубрила басню, стихи, прозу, процесс поглотил с головой. Бабушку изводила страшно. Она меня любила, беспокоилась, а я, бессовестная как все молодые, могла заявить: «Если не пройду на второй тур, ищи мое тело в Москве-реке!» Но и в Щепкинском училище, и в Школе-студии МХАТ пропустили на третий тур. Помню, вышла из «Щепки» на Неглинную, смотрю: стоит бабушка с мертвенно-бледным лицом и держится за дерево. Как же мне было стыдно!
В Школе-студии произошло романтическое знакомство с одним симпатичным мальчиком. Студенты-старшекурсники нередко присутствуют на прослушиваниях, иногда даже помогают педагогам отбирать самых талантливых. Нас экзаменовали в полукруглом зале, где лавочки располагались амфитеатром. Вошла, и ко мне сбежал по ступенькам худенький парнишка с пышной шевелюрой.
— Слышал, как читаешь, ты всем понравилась, тебя берут! Давай знакомиться.
