В выходные устраивали с папой праздники: шли в кафе или готовили дома три блюда — варили макароны и ели их утром с сыром, днем — поджаренными, а вечером — холодными, посыпая сахарным песком и запивая чаем. Иногда я жарила на плитке картошку, но пока помешивала — пробовала, и папе в итоге ничего не доставалось.
В нашем дворе располагался Елисеевский магазин, там после войны делали ремонт пленные немцы. Когда годы спустя посмотрела фильм, снятый по автобиографической книге Людмилы Гурченко, чуть в обморок не упала от одной сцены — где маленькая Люся подружилась с немецким солдатом. Это же моя история! Однажды, играя во дворе, увидела, что у немцев начался обед: мужчины сели в кружок и принялись хлебать щи. Я, почти всегда несытая, стояла поодаль, смотрела на одного из них и вместе с ним «глотала». Солдат улыбнулся, я ему тоже. Он встал и принес в миске второе, намазал на хлеб картофельное пюре и протянул мне. С тех пор стал угощать меня бутербродами с пюре или кашей. Немецкого языка я не знала, а новый друг не говорил по-русски, но как-то указал на меня пальцем и махнул рукой в пространство. Я сообразила, что у него тоже есть маленькая дочка, далеко. Затем приложил ладонь к сердцу, показав, что очень по ней скучает. Помню, сделал мне из деревянного ящика стульчик и кроватку для куклы, но я объяснила жестами, что куклы нет, и в следующий раз получила в подарок игрушку из дощечек, складную, у которой на винтиках и веревочках болтались ручки и ножки. В другой раз немец достал откуда-то и показал белый лист, я поняла, что ему нужна бумага, наверное, письма писать любимой дочке. У отца в столе лежала целая стопка, он ее берег, но я тайком носила бумагу пленным, они радовались. Я тоже, потому что пробавлялась их бутербродами!
Сейчас, глядя на те годы с большого расстояния, удивляюсь: как выдержала? Не жаловалась, принимала мир без возмущения. Тем более что после войны все трудно существовали. Вот и я выживала. Окружающие не обижали, наоборот — поддерживали, видя, что маленькая девочка, можно сказать, одна мечется. Соседи любили, когда я им пела или что-то рассказывала, носила книги из папиной библиотеки: тогда мало у кого они имелись, а почитать людям хотелось. Одна соседка водила меня в баню. Однажды спросила о маме. А она как уехала, так больше я с ней не виделась и писем не получала, может, мне их просто не показывали.
Отцу было тяжело, он, думаю, продолжал по маме тосковать. Молодой мужчина, женщины приходили в гости, но увидев маленького ребенка, который еще и лез к ним с вопросом «Зачем пришли?», робели... Папу очень любила, но если со мной заводили разговор о маме, горло перехватывало и я немела. И в тот раз, когда соседка спросила о ней, ничего не ответила, ушла в свою комнату, легла на кровать и долго плакала. Женщина услышала мои всхлипы, на другой день позвала, накормила и предложила послать маме весточку, наверное, и от себя приписала что-то.
