«Любовь с привилегиями» — вот, пожалуй, тот фильм, где она раскрылась как большая драматическая актриса, сыграв простую женщину с несложившейся судьбой, которая становится женой московского чиновника высокого ранга. У лав-стори трагический финал, до сих пор помню полные боли Любины глаза в сцене, где она понимает, что ее семья разрушена...
Когда Женя, президент Гильдии актеров кино, обращался к Любе с просьбой сыграть благотворительный спектакль для ветеранов, выступить бесплатно, она ни разу не отказала, всегда откликалась, хотя была актрисой востребованной и занятой. И выкладывалась на таких выступлениях по полной, не в обиду другим артисткам будет сказано.
Полищук вообще была человеком отзывчивым. Позвонила как-то:
— Что делаешь?
— Собираюсь к Жене в больницу. Ему прооперировали ногу, наготовила еды, везу.
— Обязательно купи кастрюлю со специальным покрытием! Когда в ней готовишь, сохраняются все витамины.
Не дожидаясь, пока я это сделаю, Полищук сама наварила гречневой каши и, вырвавшись со съемок, привезла ее Жене.
Последней Любиной работой стал сериал «Моя прекрасная няня». Видела несколько серий — это не ее уровень. Но Полищук держалась за роль, понимая, что дни сочтены. Сначала побаливала спина. Но разве по такому поводу мы обращаемся к врачам? Сами ставим себе диагноз: продуло, потянула, подняв тяжелую сумку. Начинаем лечиться, мажемся мазями, пьем анальгетики... Боли не проходили, напротив, усиливались. В перерывах между дублями Люба уходила в гримерную, где монтировщики декораций специально для нее положили широкую доску, на которой она отлеживалась. Когда все же добралась до докторов, оказалось уже поздно, онкология в четвертой стадии не лечится... Иосиф Давыдович Кобзон помог достать деньги, чтобы Любу прооперировали в Израиле. Но и там сказали, что медицина бессильна. Последний месяц Сережа постоянно находился рядом, она умерла у него на руках...
С Любой прощались в Доме актера. Она ушла рано, в пятьдесят семь лет. Гроб выставили на сцене, с портрета на нас смотрела женщина потрясающей красоты. Сережа держался, а Маша ушла в кулисы, плакала. Я обняла ее за плечи, и у самой слезы потекли рекой. Маша сказала: «Тетя Наташа, мы больше не верим в Бога». Я не стала разубеждать, понимала — в такой момент делать это бесполезно.
Помню, Сережа пригласил нашу семью на открытие своей выставки в Дом художника. Стою, держу пластиковый стаканчик с пепси-колой. Подходит девушка: «Здравствуйте, тетя Наташа! Вы меня не узнаете? Я — Маша». От неожиданности стаканчик выпал из рук: передо мной стоял совершенно взрослый человек. Я потом узнавала о том, что происходит в жизни Маши, исключительно от Сережки. Когда разговаривали с ним, всегда интересовалась:
