О своих родных отец мне не рассказывал, не любил ворошить прошлое — это была больная тема. Брат умер молодым, две сестры погибли в концлагере. Наверное, папа не считал возможным говорить о таких вещах с маленькой девочкой. Не хотел меня «грузить».
Я родилась в тяжелые времена. Кальман был одним из любимых композиторов Гитлера, но не согласился принять от него звание «почетного арийца» и тем самым поставил себя под удар. Его оперетты запретили к постановке, а он уже был в достаточно солидном возрасте и содержал большую семью, в которой росло трое детей. Когда отправились в эмиграцию, Чарли было девять, Лили — семь, а мне всего полгода. Сначала жили в Париже, но вскоре стало ясно, что туда тоже придут фашисты. Буквально за месяц до начала Второй мировой войны чудом успели уехать в США и всегда благодарили судьбу за то, что дала нам такую возможность, хотя для отца это стало суровым испытанием. В пятьдесят семь лет пришлось начинать жизнь заново, а он ведь даже не знал английского! Постепенно выучил.
Поселились в Лос-Анджелесе. Папа очень рассчитывал на кинокомпанию Metro-Goldwyn-Mayer, купившую права на экранизацию нескольких его оперетт, и был готов сочинять музыку к фильмам, но ни один из намечавшихся проектов так и не состоялся. Маме нравилось в Голливуде, ей была близка атмосфера вечного праздника, а отцу — нет, да и климат не очень подходил, но он все терпел ради любимой Верушки. Как-то отправились на семейную прогулку на автомобиле. Мама была за рулем, а папа сидел рядом с неизменной сигарой и кричал: «Куда так гонишь?! Ты нас убьешь! Подумай хотя бы о детях!»
Я была сзади с Чарли и Лили и чувствовала себя ужасно. В машине укачало и мутило от дыма. А мама смеялась и давила на газ...
