Но не все так удачно складывалось. В конце первого сезона после травмы начались проблемы с ногой. Я перенес несколько операций. Рана загноилась. Долгое время не мог танцевать, даже подумывал уйти из балета. Если бы тогда сказали, что через несколько лет станцую Спартака, не поверил бы...
Я был ведущим солистом балетов Юрия Григоровича и горжусь этим. Он — живая легенда балетного мира, отношусь к нему с большим уважением. Все артисты театра его с любовью называют «наш дедушка». А моим вторым отцом в творчестве стал Василий Степанович. К сожалению, он скончался, когда меня упекли в тюрьму, и я не смог с ним попрощаться... Это была самая тяжелая потеря для меня.
Когда судья произнесла «Виновен!», у всех присутствующих в зале был шок, так как не прозвучало ни одного доказательства. Даже в мыслях не мог представить, что мне будет вынесен обвинительный приговор.
Ну, случилось и случилось. Я не опускал руки. После суда потянулись дни, полные неизвестности. Они все были похожи один на другой: ночь, день и снова ночь. Прошел почти месяц. Я не знал, куда повезут, — это держалось в тайне. Наконец в камеру пришли и сказали: «С вещами на выход!» А потом повезли на поезде в неизвестном направлении. Вагон очень напоминал столыпинский — с решеткой на окне. Я такой на картинке в учебнике истории видел. Как сейчас помню: из зарешеченного окна каторжане кормят голубей.
Ехали, ехали. Вдруг останавливаемся.
— Что за место? — спросил у ребят.
— Рязань.
Меня поместили в следственный изолятор. В камеру на десять человек набили двадцать пять. Спали по очереди, на полу лежало всего десять матрасов. Через три дня повезли в колонию под Рязанью. Там я и провел два года... Старался ото всех держаться на расстоянии, никого к себе не подпускал. Жил по своим, человеческим правилам, мне не интересен уголовный мир. Как на воле жил, так и там продолжал жить.
— А это возможно?
— Все зависит от человека. Конечно, кто-то пытался себя показать. История, к которой меня приписали, получила большую огласку. Многие любопытствовали — подходили, спрашивали. Кому-то отвечал, а если задавали глупые вопросы, посылал куда подальше. Друзей среди уголовников не появилось. Со мной сидели люди с двумя и тремя высшими образованиями, финансисты, юристы — вот с ними и общался.
В колонию приезжали журналисты, но я отказывался с кем-либо говорить. Тем более что рядом постоянно находились сотрудники колонии и все контролировали.
Жили в бараках. Каждый — на сто мест. Кровать железная, как в армии. Я не служил, артистам балета дают отсрочку, зато теперь имею полное представление о казармах.
Что помогало выжить? Наверное то, что даже там, в колонии, я продолжал бороться. Поддерживала мысль, что завтра меня отпустят. Каждый день я надеялся. Писал по инстанциям, требовал справедливости. И естественно чувствовал огромную поддержку друзей и родных.
Я сразу решил ограничить круг посетителей отцом и двумя близкими товарищами. С одним, Женей Сазоновым, дружили с первого класса, вместе пришли в театр в 2002-м. Настоящая мужская дружба. Даже если ночью Женьке позвонишь, он тут же примчится. Это дорогого стоит. Другой, Василий Жидков, старше меня. Удивительный человек. Не помню случая, чтобы отказал в помощи, сломя голову бросается выручать. Мне даже было неудобно его о чем-то просить. С друзьями во время свиданий мы общались через стекло по телефону. Смотришь, улыбаешься, шутишь и понимаешь, что они остаются такими же — никогда не предадут, не бросят в беде.
