— А что мы не пьем?
Моравиа не пошевельнулся. Переводчица передала ее фразу как изысканное приглашение выпить за дружбу. Не надеясь на ответ, Римма неожиданно, полуобернувшись к нему, просунула указательный пальчик левой руки под красный галстук застывшего от неожиданности соседа, между двумя пуговицами его рубашки, и легонько поскребла ноготком его грудь. После чего поднесла к его губам рюмку и что-то произнесла по-итальянски, очевидно интимное, потому что переводчица тут же возмущенно поджала губы. Удивленно вскинув огромные серебристые брови, Моравиа пристально вгляделся в лицо секретаря СП СССР по пропаганде, но водку принял.
— Молодец! — Римма подцепила вилкой шляпку маринованного масленка и, уже не оборачиваясь к писателю, даже не глядя на него, как-то сбоку попала масленком в рот не сопротивлявшегося классика итальянской литературы.
Моложавые отцы итальянского неореализма выпили по второй.
Это был удобный момент для книжного чиновника вклиниться в застолье и произнести хвалебную речь, для которой, видимо, он и был откомандирован на обед. Чиновник отер салфеткой губы, ловко поднялся и начал примерно так:
— Для нас в Советском Союзе большая честь принимать у себя, особенно в творческой среде, такого замечательного писателя, как Альберто Моравиа. Его глубоко социальный роман «Я и Он» нашел широкий отклик в сердцах советских читателей. Верность мужской дружбе, взаимовыручка в трудную минуту, идеалы чести и порядочности, незыблемые даже в западном мире, наконец любовь к родной земле — вот что привлекает...
— Боже мой, — с ужасом одними губами пролепетала переводчица, но я, сидевшая подле нее, все-таки расслышала. — Боже мой, — повторила она, — что он несет? Это же роман об авторе и его половом члене! О господи...
После отбытия сидевших в торце стола референта по итальянской литературе Иностранной комиссии СП СССР и книжного чиновника обстановка за столом значительно потеплела. О конфликте не было сказано ни слова. Выходя на улицу, Римма еще какое-то время сокрушалась, что недопрощалась с гостями, самоотверженно повторяя: «Я сделала все, что могла!» Она и вправду сделала для нейтрализации скандала все, что могла, и вряд ли это удалось бы кому-нибудь лучше.
У выхода из ЦДЛ ее ждала служебная машина. Со стороны никто бы не подумал, что держится она на пределе сил, что дома ее ждет клубок неразрешимых проблем...
— Откуда, по-вашему, в людях берется такая внутренняя сила?
— Сложно сказать... Бог ли одарил Римму ее немереной физической выносливостью, или родители (отец, белорус из батрацкой семьи, в юности подавшийся в Красную армию и дошедший во время Великой Отечественной до Берлина, или мама, худенькой еврейской девочкой в кожанке не по росту, в красной косынке на непокорных черных кудрях, с револьвером на боку отважно участвовавшая в рейдах по окрестным деревням в жестокую пору раскулачивания — как ее не пристрелили?) передали ей свои горячие гены. Факт остается фактом: сколько она ни тратила себя — всегда щедро, безоглядно, иногда безрассудно, то во имя справедливости, то ради вспыхнувшей страсти, — запас этих сил казался неистощимым. К тому же взявшись за любое дело, она доводила его до конца.
Рассказывала: ее появление на свет было внезапным — подруга матери в шутку направила мужнин револьвер, уверенная, что он не заряжен, сначала на свою голову, а потом на Софью Александровну, которая была на сносях. Грянул выстрел, опаливший висок беременной, начались роды... Случилось это двадцать седьмого января 1932 года.
