В этот момент мама почувствовала облегчение: «Ты мне придавала такую уверенность в себе, сидя там, в животе, что я вся светилась».
Родителям мама побоялась говорить правду. Сочинила трогательную историю про мифического Григория Перельмана, которого она якобы сильно любила и который собрался эмигрировать в Израиль на постоянное место жительства, и что в память об этом человеке она решила оставить ребенка.
Вот в этот период она и встретила Сашу. Вначале хотела ему все рассказать. Но как-то не получалось. А тут у него возникла одна проблема. Для своего больного друга он взял в прокате телевизор и не смог вернуть его вовремя. Прокат подал на Сашу в суд.
Все произошло как бы само собой. «А ты скажи, что у тебя жена беременна», — предложила мама, а он так обрадовался: «Правда?» Мама, подумав, ответила: «Правда…» Саша решил, что это его ребенок, мама не стала разубеждать. Думала: «Скажу потом». А потом... и сама захотела поверить, что я его дочь. Это был самообман. Будь что будет! Есть ребенок и есть…
Мама в это время жила у друзей (у режиссера-документалиста Виктора Кирнарского и его жены Ады Лазо) на Арбате. Как-то быстро стало понятно, что ее дальнейшее пребывание в этой квартире, да еще и с ребенком, неуместно. Витя знал, что мама беременна от Кончаловского. В эту мамину тайну были посвящены только он, Ада и самая близкая подруга, с которой как раз они и решили не делать аборт.
Я родилась в апреле 1980 года. А уже через две недели попала в больницу со страшным и редким заболеванием. Этот вирус поражает сердце, мозг, нервную систему или печень. Мне, можно сказать, повезло — у меня была поражена печень — орган, способный к восстановлению.
Меня, всю обвитую трубочками, держали в закрытом боксе. Доктора ничего толком не говорили, отводили глаза и молча пожимали плечами — мол, если только сама выкарабкается… Однажды врач осторожно посоветовал маме: «Знаете, у нас в больнице есть несколько детей, оставленных матерями… Ваша девочка все равно не выживет, возьмите кого-нибудь…»
Папа Саша очень сильно маме помогал. Дежурил под окном больницы по ночам, будил медсестер, когда раздавался крик младенца. Он боялся, что это я зову.
Доставал по блату мумие и тайком от врачей передавал для меня, и мама украдкой скармливала мне чудодейственную смолу. Искал профессоров, устраивал консилиумы. Врачи скрывали от моих родителей результаты анализов. Мое чудесное выздоровление объяснили так: «Была бы мальчиком, точно бы умерла…»
Так мамино признание отодвинулось на полгода. А когда я наконец выздоровела, ну как тут скажешь: «Саша, это не твой ребенок»? Язык не повернется. Он ведь уже любит меня, заботится, беспокоится как о собственной дочери. Когда мне исполнился год, родилась Сашка. А там уж и вовсе не до этого стало…
Только сейчас я понимаю, как нашей семье было трудно. Двое детей, да и в той семье у Саши ребенок. Но как-то крутились. Саша официально не работал, мама пела у Дмитрия Покровского в ансамбле, изредка снималась, на эти деньги и жили.
Но ни я, ни Сашка не чувствовали трудностей. Родители нам никогда не давали понять, что с деньгами плохо.
Выручало папино «творчество»: брошки, колечки из мельхиора с перламутровыми вставками. Все это, сделанное его и мамиными руками, продавалось на вернисажах. Мы ездили то в Измайлово, то на Арбат. Ставили на пешеходной улице мольберт и развешивали украшения для продажи. Конечно, маму узнавали прохожие. Реакция была разной: от ехидного «Что, в кино снимать перестали?» до уважительного «Ой, да вы и это умеете делать? Какой же вы талантливый человек!»
На первые заработанные нами с Сашкой деньги (мы наплели кучу смешных браслетиков — фенечек) купили себе настоящие зимние пуховые куртки!
Были еще и мамины гонорары. Я хорошо помню эти редкие дни. Настоящий праздник! Мама обязательно радовала нас чем-то приятным, вкусным и красивым.
Слава богу, сам Покровский похлопотал за свою молодую артистку, и ей выделили двухкомнатную квартирку в Лианозове, где, собственно, мы до сих пор и живем.
События развивались стремительно. С папой Сашей мама рассталась и растила дочек одна. Это был 95-й год. Наступили тяжелые времена. Саша помогал нам чем мог, но он тоже сидел без работы.
Разрыв был тяжелым для обоих. Саша надолго прекратил с нами общаться. Ему до сих пор трудно к нам в Лианозово приезжать — сердце начинает болеть.
Теперь, когда мы встречаемся, тему Кончаловского я не затрагиваю.
