— Вам удается все же не играть в жизнь, а жить?
— Я вам на это не отвечу. Это интимный вопрос: вопрос моей совести, диалога с моим внутренним «я».
— Ваше стихотворение 1979 года начинается словами «Все начнется потом...» В жизни вы предпочитали жить с этой мыслью? Вы реалист или человек, живущий воспоминаниями?
— Воспоминаниями я стараюсь не жить. Хотя обязан все чаще вспоминать, потому что очень многие люди, которые были мне близки, уже ушли. Поэтому воспоминания становятся моим долгом, который я стараюсь выполнять. Но жить этим мне никак не хотелось бы. Меня интересует как раз сегодняшний день. Кажется, что мое поколение людей, родившихся в 1930—1940-е годы, ощущает себя сегодня людьми другого века. И у меня даже есть подозрение, что и молодежь, родившаяся в 1980—1990-е годы, тоже живет как бы на скользком льду, а не на твердой почве. Сама общественная ситуация, технологический объем, который нас окружает, нами же созданный, вышли из-под нашего контроля. Это предсказывали еще футуристы, или пророки (можно и так сказать), Чапек или Ибсен. И вот оно случилось! Техника вышла из-под контроля. И сейчас люди, может быть, и хотели бы жить иначе, а не получается.
— Вы думаете, извечный призыв идеалистов «Назад к природе!» мог бы спасти человечество?
— Мог бы. Но человечество уничтожило природу, и уже некуда возвращаться. Этого пути уже нет... Потому что всему есть предел.
К сожалению, я должен признаться, что становлюсь пессимистом. Тут есть моменты уныния, повешенный нос и отсутствие юмора. Но я стараюсь, чтобы этого не было. Я борюсь с унынием и надеюсь, что не стал мрачным человеком. Бывает, что унылые и мрачные люди при этом умудряются оставаться оптимистами: мол, все сейчас плохо, но ведь потом все будет хорошо! А у меня вот обратная ситуация: мне не кажется, что все будет хорошо. И мне очень тревожно смотреть на этот мир.
— Может быть, на смену нам скоро придут новые люди, которые будут разумнее и лучше нас?
— Другие — да, лучше — не уверен. Совсем маленькие дети, которым сегодня два-три года, — вот настоящие люди XXI века. Я разглядываю своего внука и уже удивляюсь. Мне нравится мой внук, я люблю его, но вижу, что его развитие уже очень отличается от развития моей дочери, рожденной 40 лет назад. Я потрясен! Это совершенно другой человек.
Мой отец часто повторял про себя: «Я человек XIX века». Говорил он это со смесью гордости и растерянности, словно бы сожалея, что за сегодняшним днем и современными понятиями жизни ему уже не угнаться. Но и так, словно бы и не особенно ему этого хочется, потому что нынешние времена не по душе, мол, прежние были лучше. И я наблюдаю за собой и вижу, что с годами становлюсь в точности как мой отец. Только теперь, в новом для себя веке, я с такой же гордостью и растерянностью говорю: «Я человек ХХ века». И тут, пожалуй, дело даже не в техническом прогрессе, за которым я тоже не могу и не хочу гнаться. Замечаю, что я во всем — человек другого времени. И что во времени сегодняшнем переменился не только человек, но сам устав человеческой жизни.
