Следующей стала картина «Два дня тревоги» о временах Гражданской войны и коллективизации. Я в ней сыграл сельского корреспондента. Партнеры тоже были замечательные — Володя Тихонов и Нонна Мордюкова.
— Как к вам относилась Нонна Викторовна? Говорят, у нее был непростой характер.
— Я такого не заметил. В молодости у меня были очень густые волосы, и хоть меня и подстригли под деревенского парня, их все равно осталось много. Нонна Викторовна все время подзывала:
— Юр, поди-ка сюда, — и хвать за шевелюру: — Это парик?
— Да какой парик, вы что?
Не верила, что волосы свои. Нет, с ней было легко.
— А с Володей?
— Тоже нормально, хотя у него уже были определенные проблемы. Володю я знал еще по Щукинскому училищу, когда он учился на четвертом курсе, а я на первом. На съемках мы жили в гостинице в одном люксе, и у меня была возможность познакомиться с ним поближе. Иногда он бывал довольно странным, заторможенным. Я думал, это от книг. Володя беспрерывно читал: и в каждой паузе, и в номере, в любом состоянии, с утра до вечера. Жаль, что он так рано ушел. Какую Бог дал ему фактуру — красивое породистое лицо, хорошая фигура! Сейчас он был бы суперзвездой.
Тогда такими категориями артистов не мерили. Они были хорошими или плохими, профессиональными или не очень. И в нашей группе не было разделения на какие-то категории. На съемки мы все отправлялись в одном автобусе. Жили в одной гостинице в Петрозаводске и ездили в деревню за 60 километров. Надо сказать, что я сразу получил довольно большую ставку — двадцать пять рублей за съемочный день, потом тридцать три и вскоре сорок четыре. Это были большие деньги. Снявшись в картине, можно было или купить машину, или жить целый год.
— В театр после училища вы не попали?
— Меня приглашали в ТЮЗ, но я увлекся экспериментами Геннадия Юденича, у которого был замечательный театр-студия. Собирался работать у него, но пришла повестка в армию. И я отправился служить.
— Два года оттрубили?
— Год, я же с высшим образованием. Когда вернулся, для меня все было закрыто. В театре так устроено, что пока ты студент или выпускник, к тебе одно отношение, а когда уже артист и никуда не попал, совсем другое.
Однажды пришел в училище. Я тогда ходил на студии, готовил какие-то отрывки, договаривался о показах, но никому не был нужен. И вот стою на четвертом этаже и вижу, как по лестнице поднимается очень милая женщина с прекрасной фигуркой и огромными глазами. По ее особому, цепкому взгляду понимаю, что она киношница.
Женщина говорит:
— Здравствуйте.
— Здравствуйте. Кого-то ищете?
— Юрия Шлыкова.
— Это я.
— Я вам не верю.
— Как хотите. Сами-то кто будете?
— Я режиссер Одесской киностудии Кира Муратова.
— Одесской? И что вы снимаете?
— «Княжну Мери».
— А на какую роль хотите пригласить Шлыкова?
— Печорина.
— Чтобы я играл Печорина в Одессе?! Да никогда в жизни!
Так началось наше знакомство. А зачем она сказала, что мне не верит? Кира была деликатным человеком, но иногда язык у нее был как бритва.
— После такой отповеди Муратова вас больше не искала?
— Наоборот, второй режиссер мне просто обзвонился. Уговорил прийти поговорить. Кира снимала комнату в Москве. Я пришел и стал ей рассказывать про Лермонтова, как его надо понимать и как надо экранизировать. Распустил перья, часа четыре заливался соловьем. И она слушала с таким вниманием! Потом я понял, что Муратова просто смотрела на артиста и думала, как его снимать.
Приехал в Одессу, достаточно долго готовился, даже научился мастерски ездить на лошади, наконец начали снимать, и тут пришел циркуляр из Госкино УССР: «Картину «Княжна Мери» закрыть, режиссера-постановщика Киру Георгиевну Муратову лишить звания режиссера-постановщика за искажение русской классики». Сейчас такая забота о русской литературе со стороны украинских властей выглядит особенно курьезно. Сценарий, на самом деле, был просто фантастическим и максимально близким к первоисточнику. Наверное, на Муратову просто кто-то настучал со студии. Интересно, что отснятый материал, лежавший в сейфе, бесследно исчез.
