В Театре на Таганке были густонаселенные спектакли, работы хватало на всех, неважно, в эпизоде или массовке, ты все равно был занят. Через какое-то время мне стало маловато эпизодов и вторых составов, захотелось попасть в первый, но конкурировать с «элитой» Таганки было нереально. Главные роли играли 10—15 человек. Высоцкий вообще был вне конкуренции. Хватало и других популярных артистов.
— Вы с кем-нибудь подружились?
— Я общался и с Юрой Беляевым, и с Леней Ярмольником, и с Веней Смеховым. Такой дружбы-дружбы не было, но для меня это, безусловно, очень близкие люди. И с Леней Филатовым мы были в приятельских отношениях, и с Ваней Дыховичным, и с Сашей Пороховщиковым. На Таганке все общались. А как могло быть иначе, если артисты сутками сидели в театре? По воскресеньям играли три спектакля — в двенадцать, девятнадцать и двадцать два часа. Самое сильное впечатление у меня на всю жизнь осталось от Высоцкого в роли Хлопуши в спектакле «Пугачев». Никогда не забуду его монолог. Это было особое исполнение, и не поэтическое, и не актерское, а какое-то личностное, за которым чувствовался человек огромного масштаба. Вообще, Таганка была театром поэтическим, плакатным, не бытовым. И, наверное, Высоцкий был так нужен и дорог Любимову, потому что был поэтом.
Однажды я приехал в Ленинград на кинопробы и на «Ленфильме» встретил Киру Муратову. После скандала на Одесской киностудии она там нашла пристанище. Кира снимала комнату недалеко от студии и пригласила меня к себе на чай. Мы симпатизировали друг другу и много лет переписывались. Кроме меня, в таком количестве картин Муратовой снималась, наверное, только Нина Русланова. Так вот, за чаем я стал рассказывать о своей неудовлетворенности жизнью и профессией, мол, никто меня не понимает, не ценит, судьба не складывается. Кира внимательно слушала, как тогда, в нашу первую встречу, когда я рассказывал о Лермонтове. А потом сказала: «Никогда не думала, Юра, что у тебя такая детская философия. Почему ты считаешь, что твоя судьба должна быть иной? Она такая, какая есть, и ты должен ее прожить и ценить. Никогда не оглядывайся на других и не думай, что они счастливее. Это только кажется. Художник вообще всегда одинок, если он художник».
У Муратовой был девиз: «Художник свободен и одинок».
Я тогда обиделся. Уже гораздо позже понял, что Кира права. Твоя судьба — это твоя судьба. Если ты будешь на кого-то оглядываться, то все время будешь мучиться и не проживешь свою жизнь. Муратовой в этом смысле досталось гораздо больше, чем мне, ей пришлось пережить нищету, безработицу, потерю дочери. К бытовым проблемам она относилась философски. Они для нее мало что значили. А вот отсутствие возможности заниматься творчеством было настоящей катастрофой, как для всякого истинного художника.
Разговор с Кирой Муратовой перевернул мою жизнь. Я ушел из Театра на Таганке. Понял, что если при виде меня не загорается глаз у Юрия Петровича Любимова, бессмысленно чего-то ждать, на что-то надеяться, и решил, что моя карьера театрального артиста закончена.
— Как? Вообще?
— Если на Таганке она не сложилась, куда еще идти? В принципе, многие выпускники «Щуки» работали в Театре Вахтангова. Но в те времена в нем царили Ульянов, Лановой, Шалевич, Борисова и другие великие. На них строился репертуар. И он был не для такого субтильного юноши, как я. Корифеи, впрочем, были еще достаточно молоды.
— Ушли мирно или со скандалом?
— После того как я передал Юрию Петровичу заявление об уходе из Театра на Таганке, ор, наверное, стоял еще неделю: «Да кто он такой, этот Шлыков, чтобы подсовывать мне какие-то бумажки! Да что он себе позволяет!» Любимов был очень ревнив. Почему он так долго смотрел артистов? Потому что коллекционировал их. У Юрия Петровича была не труппа, а коллекция, в которой были представлены все индивидуальности, составлявшие его режиссерскую палитру.
Я понимал, что Любимов меня никогда не простит, но мне было все равно. Я уже изменился и решил всецело заняться педагогикой. К этому в каком-то смысле был причастен... Анатолий Васильевич Эфрос. Мы тогда с моим приятелем поставили спектакль в Щукинском. Однажды я делал какие-то замечания студентам и увидел, что они куда-то смотрят через мою голову. Повернулся и увидел в дверях Эфроса. Тот сказал: «Мне спектакль понравился. Вы очень верно делаете замечания, очень хорошо анализируете. Спасибо». И ушел. Потом не раз ко мне подходил. Это было приятно.
