— Наверное, фильм был бы безумно красивым, ведь, если не ошибаюсь, художником на нем работал Рустам Хамдамов?
— Да, которого я сначала принял за парикмахера. Ну, представьте. Сижу на гриме, и тут подходит какой-то худенький восточный человек и ножницами — цык, отстригает мне прядку волос, потом еще. Что я должен был о нем подумать? Парикмахер. Потом, кстати, выяснилось, что Рустам делал не только потрясающие костюмы, но и прически.
Спросил Киру, что это за парень. Она: «Замечательный художник Рустам Хамдамов». Мы не раз пересекались у Киры дома. Рустам жил в ее квартирке в хрущевке на Пролетарском бульваре. Постоянно рисовал какие-то лица, головки. Однажды я похвалил его рисунок:
— Старик, у тебя неплохо получается.
— Могу подарить.
— Да зачем?
Сейчас работы Хамдамова стоят огромных денег.
Как-то вечером шли с ним по Одессе, и вдруг этот и без того субтильный человек скукожился, как осенний лист, и сделался белого цвета: «Уходим отсюда, уходим, уходим». Я перехватил его взгляд и увидел какую-то киногруппу. Позже узнал, что Никита Михалков снимал в то время в Одессе «Рабу любви», а первым фильм о Вере Холодной начал делать Рустам. У него эту картину отобрали и закрыли. Никогда не забуду, как Рустам еле живой шел рядом со мной, а я боялся, что он сейчас рухнет и умрет на моих глазах. Киру Муратову тоже пытались уничтожить, отлучить от кино.
— С кем еще вы познакомились в Одессе?
— У Киры довольно часто собирались потрясающие компании, в которых бывали Владимир Семенович Высоцкий, Марина Влади, Слава Говорухин, Рустам Хамдамов, Нина Русланова и другие замечательные люди. Шутки, разговоры и песни звучали до утра. Кто-то располагался на полу, кто-то на стульях, но всем было хорошо.
— Вы же снимались у Говорухина в фильме «Ветер «Надежды»?
— Да, но там самое лучшее, наверное, песни Высоцкого. Съемки, конечно, красивые. По сюжету курсанты морских училищ плывут на учебном паруснике в Австралию для участия в международной парусной регате, переживая разные приключения и спасая экспедицию вулканологов. Я играл одного из курсантов.
— Сами все делали? Без дублера?
— Да, научился бегать по вантам и стоять на самом краю реи, как настоящий ноковый матрос. Как-то Слава предложил:
— Слушай, а можешь подняться на самый верх мачты, а потом спуститься по тросам, распутать флаг и слезть обратно?
Я легкомысленно ответил:
— Да запросто.
А мачта была высотой 42 метра. То есть, если сорвешься, доктор уже не понадобится.
— Говорухин за вас не боялся?
— Я взял на себя всю ответственность, подписал необходимые бумаги. И вот по вантам взбираюсь на самый верх. Надеваю перчатки, чтобы не содрать руки, берусь за трос, слышу: «Внимание, мотор, начали!» И чувствую, что не могу двинуть ни ногой, ни рукой. Тело не слушается. Снизу в мой адрес несется мат-перемат. Дорогостоящая пленка-то идет!
Кричу: «Я сам скомандую!» И с ужасом понимаю, что обратной дороги нет, опозориться нельзя. Командую «Мотор!» и отталкиваюсь от мачты. Толстый трос покрыт какой-то слизью, передвигаться по нему очень тяжело, скользят руки. Добравшись до реи, кое-как распутываю флаг. Теперь, чтобы спуститься, нужно сделать нырок и поймать трос под реей. Он тоже скользкий, возникает заминка. Мне кричат:
— В чем дело?
Я отвечаю:
— Сейчас! — и думаю: «Господи, спаси и помилуй!»
Подныриваю под рею, хватаюсь за трос и спускаюсь.
Второго дубля не было, повторять трюк я отказался, понимая, что чудом остался жив. Мне что-то говорили, кричали, но звуков я не слышал. Видимо, это был шок.
— Чем вы занялись, когда начальство закрыло картину Муратовой?
— Вернулся в Москву и устроился грузчиком на Дзержинскую плодоовощную базу. А куда деваться? Деньги-то нужны. На базе хорошо платили, то ли пять, то ли десять рублей за ночь, уже не помню, и многие там подрабатывали — и физики, и лирики, и даже кое-кто из криминала. Я продержался недолго. Узнал, что Юрий Петрович Любимов просматривает артистов для пополнения труппы Театра на Таганке, и рванул туда.
Пришел на показ в десять утра, а показался около двенадцати ночи. Любимов долго смотрел. Потом позвал к себе в кабинет и стал рассказывать: «Я сейчас приступаю к спектаклю «Ревизская сказка» по Гоголю. Давид Боровский должен делать декорации, Альфред Шнитке пишет музыку. У меня будет два Гоголя, один высокий — Трофимов, а другой Савченко, маленький». Я не слышал, что он говорил, а только думал, взял он меня или нет. Юрий Петрович это понял: «Да взял я тебя, взял!» От сердца отлегло, и я вообще перестал его слушать.
