Одна из последних работ, которую я с ним сделал, — «Мистерия о нерожденном ребенке» в Театре Моссовета, где играла Терехова. Эта работа была не просто проходной, а неудачной, спектакль очень недолго шел.
Как театровед считаю, что у Ромы после сатириконовских «Служанок» начался кризис. Он был неповторим и силен в свою золотую эпоху. Мог ставить одновременно несколько спектаклей, совершенно разных не только по жанру, но и по режиссерским краскам, по режиссерской манере и почерку — от минималистичного «Чинзано» до масштабной «Царской охоты», от почти балетной музыкально-поэтической цветаевской «Федры» до остро бурлескной «Квартиры Коломбины» Петрушевской. Представить, что все это практически одновременно ставит один режиссер, было почти невозможно!
До «Служанок» и связанного с ними пиара в Москве из широкой публики мало кто знал, как выглядит Роман Виктюк. И вдруг он начал появляться на всех каналах, в глянцевых передачах НТВ, в новогодних телепосиделках, публично кушать поросенка в ресторане Дома актера (какой-то наспех состряпанный якобы документальный фильмец о нем). Этой внезапной телевизионной пиар-публичностью Виктюк разрушил собственную магию таинственности своей личности. Вместо кожаного пиджака и красного свитера появились известные всем яркие, часто вульгарные и аляповатые пиджаки. Он полностью сменил имидж. И дело даже не в смене имиджа, не в смене образа — Роман Виктюк сменил самого себя.
Я понял: если после «Служанок» он не поставит что-то абсолютно противоположное (а он мечтал, например, о Чехове), то останется в этой сладкой упоительной тине «Служанок» до самого своего конца. Когда я в этом окончательно убедился — мне стало неинтересно. Виктюк ставил «Лолиту». Репетиции шли в здании АПН. Ничего не говоря, не объяснившись, я просто перестал на них ходить. Вскоре он мне позвонил, разговаривал очень зло: «Почему вы не приходите на работу? Вынесу вам выговор». Не помню какой ангиной, каким гриппом я отговаривался, но продолжал не ходить. Роман, видимо, еще не понимал, что я от него ушел.
То, что он это понял, выяснилось чуть позже. Одним из первых в Москве я завел телефон с определителем номера. Виктюк стал мне звонить по ночам. Смотрю — высвечивается его номер, тогда еще 292... Беру трубку — на другом конце провода сразу отбой. Перезваниваю:
— Роман Григорьевич, вы мне звонили?
Он сразу отвечает:
— Я звонил?! И не думал вам звонить!
Так продолжалось не одну неделю. Никакого предательства с моей стороны не было, я уходил, понимая, что наш с ним период сотрудничества исчерпан. Я ему в принципе больше не нужен. Он начал общаться со мной на репетициях как с мальчиком для битья. Если что-то не выходило — раздражался, искал повод накричать, хотя я был ни при чем. Я понимал, что все идет к финалу плотных творческих отношений, когда шесть лет подряд практически без перерыва мы выпускали спектакль за спектаклем, и решил не доводить эти отношения до конфликта. К тому времени с ним порвал Эрик Курмангалиев, ушел Валя Гнеушев. Я держался до последнего. Эрик вообще не хотел слышать его имени, при упоминании Виктюка демонстративно спрашивал: «А кто это?»
