Любой мой контакт с мужчинами пресекался Людмилой Марковной на корню. Даже самый безобидный. Стоило на съемочной площадке или за кулисами концертного зала кому-то подойти, перекинуться парой фраз, тут же следовал допрос: «Что за мужик? О чем разговаривали? ...Костя!!! — звала Гурченко мужа. — Догони вон того мужика, узнай, кто он».
Даже боюсь представить, что было бы, если Людмила Марковна узнала бы о моем романе. К счастью, она так и осталась в неведении, а любовь у меня случилась такая, что хватило на всю жизнь. Он был необычайно красив — Ален Делон и Дин Рид «в одном флаконе». Умен, начитан, ироничен. Работал лесничим. Наверное, между нами все могло сложиться, если бы мой возлюбленный был свободен. Но он был женат.
Чтобы перевернуть романтическую и грустную страницу, скажу: я очень благодарна этому человеку и за счастливые часы, и за то, что поднял мою самооценку. Потом мне еще не раз встречались достойные мужчины, звали замуж, но позволить себе завести семью я не могла — ведь тогда пришлось бы пожертвовать дружбой с Люсей. Дружба... Наверное, я неверно выбрала слово. Дружба предполагает взаимную душевную отдачу, взаимную заботу. С моей стороны все это, несомненно, было. А вот с Люсиной...
Поначалу отсутствие добросердечного внимания компенсировалось приметами того, что Гурченко боится меня потерять. Я и запрет на общение с мужчинами объясняла этим страхом: ведь выйдя замуж, преданная костюмерша не смогла бы служить госпоже каждую минуту. Что же касается других примет... Да, Люся никогда не шла первой на примирение, да, слова «извини» и «я была неправа» в ее лексиконе отсутствовали. Тем не менее она могла, накричав ни за что ни про что, тут же все исправить.
Сидим с девчонками в костюмерной, латаем костюмы. Раздается звонок. «Ир, — зовет одна из коллег, — это тебя». Беру трубку и слышу дикий крик: «Чтоб я больше тебя никогда не видела, поняла?!! И писем мне никогда не пиши!!!» Не успеваю рта открыть — короткие гудки. Сижу напротив примерочного зеркала и тупо смотрю на свое отражение. В голове ворочается вопрос: «Здесь заплакать или уйти куда-нибудь, где никто не увидит?» Начинаю медленно, будто древняя старуха, подниматься на ноги — снова звонит телефон:
— Ир, это я. Взяла и сорвалась на тебя. Трубку бросила, а потом подумала: «Чего на человека наорала?» Ты когда придешь?
— Наверное, завтра — как договаривались...
— Ладно.
Спросить при встрече «С чего это вы давеча на меня наорали?» — да боже упаси! Я уже крепко усвоила: чтобы быть рядом с Гурченко, надо было прощать и засунув подальше свое «я», терпеть, терпеть и терпеть. На подобные жертвы способен только человек, который любит — бескорыстно и бесконечно... Именно так я и любила Люсю. Именно так ее любили и Елена Александровна, и Костя.
В доме все было подчинено Хозяйке, созданию для нее комфортных условий. Леля — так звали близкие Елену Александровну — с утра до ночи толклась на кухне, готовя любимые Люсины блюда: кнедлики из судака с тушеной свеклой, заваренный манкой куриный супчик, обжаренные с четырех сторон круглые сочные котлетки.
Готовила Елена Александровна изумительно и бросалась к плите, едва услышав, что Люся проголодалась или среди ночи вдруг захотела перекусить чем-то особенным. Леля никогда не жаловалась на усталость или недомогание, хотя при весе в сто пятьдесят килограммов и больном сердце кухонная работа была ей, конечно, в тягость.
Глядя на Костю, я не уставала поражаться: «И где Люся такого хорошего нашла?» Купервейс отдавал жене всего себя, растворялся в ней. Ладно бы сам при этом был каким-то бесталанным и ни на что, кроме служения и прислуживания, не годным! Но Бог наделил Костю редким аккомпаниаторским даром. Хороших пианистов много, аккомпаниаторы высокого класса — всегда наперечет.
У Гурченко и Купервейса был прекрасный тандем — и творческий, и личный. Он мог существовать долгие-долгие годы, если бы Люся мужа не унижала. Если бы не била постоянно по голове: «Не вылезай! Сиди в моей тени!» И Костя, боясь разгневать супругу, старался не вылезать. Он был кем-то вроде пажа или придворного порученца в Люсиной свите.
Словно кадр из кино, перед глазами встает картина: на гастролях в одном из периферийных городов мы совершаем «ревизию» местного универмага. Народ шныряет между прилавками. И тут в торговый зал вплывает Гурченко. Величественно, будто лебедь, движется мимо отделов и не замедляя шага, не поворачивая головы, одним только боковым зрением выхватывает из наваленных горой рулонов с тканями что-то достойное себя. Негромко роняет шествующему на полметра позади Косте: «Синего штапеля в цветочек — два метра, серой шерсти в крупную полоску — пять. Купи и догоняй».
Другая картинка. В доме — праздничное застолье. Костя мечется из комнаты в кухню и едва присев, вскакивает, перехватив недовольный взгляд жены: «Люся, что принести?» Будучи Львом по гороскопу, жизнь Константин вел совсем не «львиную». Иногда, впрочем, его прорывало. Об одном таком случае Купервейс рассказал вашему журналу. Позволю себе его процитировать.
