В первый раз Костя ушел от Люси весной 1991 года. Через несколько месяцев Гурченко его вернула, но всем — может, кроме нее самой, — было ясно: это возвращение ненадолго. Костя терпел унижения и издевательства жены из последних сил...
Как-то вечером по заведенной традиции звоню в квартиру в Трехпрудном. Трубку поднимает Купервейс.
— Как дела? — спрашиваю.
— Плохо.
— Мне приехать?
— Приезжай.
Дверь открывает Костя и со словами «Пойду лягу — две ночи без сна» скрывается в гостиной. Я оглядываюсь вокруг: на полу валяются осколки гжельской посуды из коллекции, которую Люся собирала много лет, какие-то тряпки, разбитая бутылка из-под водки. Люся лежит в спальне. Никакая. Спрашиваю:
— Людмила Марковна, может, врача вызвать?
— Не надо.
Сажусь на пуфик в изножье кровати и больше не произношу ни слова. Через некоторое время Люся встает с постели и направляется в ванную. Проходит пять минут, десять. Я начинаю волноваться: «Что она так долго?» Дверь в ванную незаперта. Люся стоит перед раковиной, ко мне спиной. Заглядываю через плечо — и на мгновение застываю от ужаса. Раковина залита кровью, в руке у Люси бритва. «Что вы делаете?!!» — ору так, что у самой закладывает уши.
Вырываю из окровавленных пальцев лезвие, поясом халата перетягиваю предплечье и волоком тащу Люсю в спальню. Бегу в гостиную, где спит Купервейс: «Костя, вызывай скорую!» Тот приоткрывает глаза и что-то пробормотав, поворачивается на другой бок. Все понятно: не признающий в «мирной жизни» крепких спиртных напитков Купервейс влил в себя водки.
Хватаюсь за телефон, набираю «03» — диктую фамилию, имя, возраст, адрес. Несусь обратно в спальню. В одном из ящиков нахожу кусок марли, которым в десяток слоев обматываю Люсину руку. Благодаря жгуту-поясу кровь из раны не льется, а сочится, но все равно уже через пару минут на повязке проступают красные пятна.
Через четверть часа приезжает скорая: два санитара и врач-психиатр — такие бригады высылают к тем, кто пытался покончить с собой. Доктор просит меня выйти из комнаты и остается с Люсей наедине. Дверь приоткрыта, и я слышу совершенно спокойный голос Гурченко: «Я пять раз была в Америке, три — в Германии. В Мексике, на Филиппинах... Объездила весь мир, все посмотрела. Зачем дальше-то жить?» Беседуют они минут десять-пятнадцать.
«У нее психика — дай бог каждому, — говорит доктор, когда я провожаю его и санитаров до входной двери. — Здоровее не бывает. А с рукой советую обратиться в травмпункт или в хирургию ближайшей больницы. Мы такой помощи не оказываем». Едва за психиатрической бригадой закрывается дверь, из гостиной появляется Костя. Узнав, что случилось, мгновенно трезвеет: «Ира, надо что-то делать! Повязка вся красная — она же умрет от потери крови!»
Начинаем звонить по знакомым — кто-то дает номер живущего неподалеку хирурга. Слава богу, тот оказывается дома и соглашается приехать. Осмотрев рану, делает вывод:
— Надо зашивать.
— Так шейте, — равнодушно роняет Люся, будто речь идет не о ее собственной руке, а о подгонке сценического костюма.
— У меня нет анестезии.
— Значит, шейте без анестезии.
Рана оказалась довольно серьезной — пришлось наложить три или четыре шва. Пока врач орудовал иголкой, на лице Люси не дрогнул ни один мускул. Доктор закреплял повязку, когда в прихожей раздался звонок — приехали друзья, которых позвал Костя. То ли хотел поднять Люсе настроение, то ли просто боялся снова остаться с ней наедине. Елены Александровны в тот вечер не было дома — за что я раз сто поблагодарила Небеса. Вряд ли ее больное сердце такое выдержало бы...
Мы с Костей на скорую руку нарезали бутербродов, вскипятили чайник. Но атмосфера на кухне была совсем не застольной. Надо было что-то делать, как-то переломить это мрачное, как туча, настроение, готовое в любую минуту разразиться новой грозой.
— Людмила Марковна, а я вам платье привезла.
— Покажи.
Приношу сверток, разворачиваю. Гости ахают.
— Сейчас надену, — подхватывается Люся и направляется в комнату, которая служит ей гардеробной и будуаром. Я иду следом, чтобы помочь. — По-моему, очень даже ничего получилось, — говорит Гурченко, стоя перед зеркалом в новом платье. — Подожди-ка, я сейчас еще себе лицо сделаю.
Несколько взмахов кисточкой для ресниц, яркая помада, и вот уже передо мной — звезда! На кухне ее появление встречают восторженными возгласами и аплодисментами. Уперев обмотанную окровавленным бинтом руку в бок, Люся командует:
— Ира, неси шляпу!
— Какую?
— Любую. — Приношу шляпу с широкими полями. Люся водружает ее на голову: ни дать ни взять Мэрилин Монро. — А теперь другую! — Несу «таблетку» с вуалью. Леди Диана собственной персоной! — Давай монгольскую!
Как ни странно, но именно национальный головной убор монгольских пастухов из белого фетра к изысканному платью подходит больше всего. Получается этакий сюрреалистический образ — и Люся в нем неотразима!
