Я начала писать Людмиле Марковне письма, в которых признавалась в любви, просила прощения за истерику, спрашивала, смогу ли когда-нибудь вернуть ее дружбу. Запечатанные конверты относила на почту или, пробравшись в подъезд дома на «Маяковке», опускала в Люсин ящик.
Все мои послания остались без ответа. И тогда я, купив несколько мотков серой пряжи, села за работу. Спинку и перед длинного, почти в пол, платья связала спицами мелким ажурным узором, манжеты и ворот — крючком, большими объемными цветами. Чтобы подчеркнуть осиную талию Люси, из тех же ниток сплела пояс с кистями.
С момента последней встречи прошло полгода, когда я, не попадая от волнения в дырочки диска, набрала номер квартиры на «Маяковке»:
— Добрый вечер, Людмила Марковна. Я вам платье связала.
— Да? Ну приноси.
И снова Хозяйка вела себя так, будто мы расстались только вчера — и при самых милых обстоятельствах. Уже прощаясь, Люся как бы между прочим спросила:
— В Ленинград-то тогда съездила?
— Да. Спасибо за билет.
— Тебе действительно надо было отдохнуть — я тебя загнала.
К связанному мною платью Гурченко купила серые сапоги на высоком каблуке и в этом комплекте снялась в телепередаче.
Однажды я подарила Люсе... свои волосы. На момент нашего знакомства Гурченко была блондинкой. Короткое каре, челка до бровей. Волосы тонкие, негустые, да еще и краской попорченные, а у меня — пепельно-русая вьющаяся грива. Людмила Марковна то и дело запускала в нее пальцы и сжав в горсти солидную прядь, вздыхала: «Всю жизнь завидовала хорошим волосам».
В очередной раз за комплиментом последовало распоряжение: «Ты их отрасти, а потом отрежешь. Я себе парик сделаю». Через несколько месяцев я коротко подстриглась, а отрезанные пряди принесла Людмиле Марковне. Парик получился хороший: волосы лежали естественно, будто свои, а пепельно-русый цвет был Люсе к лицу.
Чтобы как-то компенсировать урон, нанесенный моей внешности, на следующий день я появилась на съемочной площадке в яркой кофточке, с накрашенными ресницами и губами. И сразу попала под артобстрел Гурченко: «Ты чего это вырядилась и намалевалась?! Немедленно умойся!»
Приказ был безропотно выполнен, а из инцидента вынесен урок: любая попытка быть яркой и привлекательной рядом с Люсей — серьезный проступок. Больше подобных «вызовов» я себе не позволяла — месяцами ходила в одном и том же. Любое пополнение моего гардероба вызывало у Люси... нет, не зависть, а что-то вроде ревности. Как-то я связала себе кофточку из ангорки. Цвет пряжи выбрала неяркий — дубовая кора. Ажурная кокетка, рукава три четверти. Увидев обнову, Гурченко поджала губы:
— Себе-то вон какую связала, а как мне — так говно.
— Хотите, вам отдам?
— Нет уж, не надо.
— Я вам свяжу такую же.
И связала — кипенно-белую, которая Люсе очень шла.
Служить Хозяйке надо было днем и ночью. Принадлежать ей целиком и полностью. Контроль был жесточайшим. Если мы не уезжали вместе на гастроли или съемки, я должна была звонить три раза в день — докладывать, чем занимаюсь. Стоило Люсе услышать, что Ира позволила себе сесть перед телевизором или прилечь с книжкой, тут же следовало недовольное: «Хватит ерундой заниматься! Ты лучше платье мне пошей».
О том, чтобы я взяла заказ у кого-то из коллег Людмилы Марковны, нечего было и думать. Это при том, что в «Останкино» меня каждый день окружали актрисы и певицы. Однажды на съемках ко мне подошла Наталья Фатеева:
— Ира, вы не могли бы укоротить мне юбку?
— Хорошо. Приносите.
Вечером того же дня звоню Гурченко и рассказываю о просьбе Фатеевой. И чего только в ответ не слышу! И про себя, и — в первую очередь — про Фатееву... Всю ночь не сплю, придумывая, как, не обидев, отказать артистке, а Наталья, как на грех, приволакивает в «Останкино» гору вещей, которым требуется переделка. Сославшись на занятость, беру в работу только юбку.
«Я на вас так рассчитывала!» — расстраивается Фатеева и просит номер телефона: дескать, буду позванивать — узнавать, когда у вас появится для меня время. Умирая от стыда, что-то вру, но номер не даю.
Урок: в присутствии Люси нельзя никем восхищаться — был усвоен мною давно, после истории с портретом Алисы Фрейндлих, который, кстати, перед следующим визитом Людмилы Марковны я со стены сняла. Что толкнуло меня нарушить правило — сама в толк не возьму. Может то, что на сей раз объектом моего восторга был актер-мужчина? Вроде как Людмиле Марковне не соперник. В «Останкино» снимали телеспектакль «Сирано де Бержерак», главную роль играл Георгий Тараторкин. Играл потрясающе! Не в силах сдержать эмоций, я поделилась ими с Гурченко.
— «Тараторкин, Тараторкин», — передразнила Люся. — Ты что, думаешь, он с тобой спать будет?
Меня будто кипятком ошпарили.
— Я же о нем как об артисте говорю...
Гурченко пренебрежительно поморщилась и сделала нетерпеливый жест рукой: дескать, все, хватит об этом!
