Однако приглашать на концерты стали реже, да и вообще в 1995-м стало понятно, что будущего в Узбекистане у меня нет. Идею уехать подали родители, и я понимаю, что перспективы дочери и судьба внуков их волновали больше, нежели собственные. Кроме того, и этот аргумент был основным — мама тяжело болела. Рак желудка обнаружили на поздней стадии, и ничего хорошего наши врачи не обещали. «Операция нужна, — говорили, — но возможно, мы просто разрежем, зашьем и отправим вас доживать». Мама, очень сильный человек, была настроена бороться и, конечно, рассчитывала на помощь квалифицированных специалистов, которые не просто разрежут — зашьют.
И нам повезло с доктором по фамилии Шек, я его на всю жизнь запомнила. Это был пожилой человек небольшого роста в очках с толстыми линзами. Поначалу я изумилась: «Как этот милый старичок будет работать скальпелем?» Но доктор Шек провел операцию так, что спас жизнь маме и, следовательно, всем нам, ее близким. Однако вероятность рецидива оставалась, опасный недуг хотелось держать под контролем в условиях цивилизации. Узбекистан же неумолимо валился в средневековье, специалисты уезжали, денег не было.
Папа заговорил об эмиграции за пять лет до нашего отъезда. В Америку уехал его брат со своей семьей, они постоянно были на связи, и тот рассказывал, что в Штатах лучше с медициной, со школами и с уровнем жизни. В общем, мы жили в настроении — скоро отправляемся за океан. Но никто не предполагал, что это произойдет так резко. Однажды папа пришел и просто скомандовал: «В среду отъезд!» Больше не нужно было размышлять, взвешивать. В итоге отправились мама, папа и я беременная с пятилетним ребенком, мой муж должен был приехать позже. Поначалу жили у брата отца в небольшой трехкомнатной квартире. Первый год в Нью-Йорке был адским. Папа на нервной почве заработал сахарный диабет, родители ссорились, я порывалась вернуться в Ташкент.
Как только появился на свет мой сын, отправилась искать работу. Меня переполнял энтузиазм, думала, что жизнь дает нам второй шанс начать с нуля, с чистого листа. Единственно, за кого переживала, — это родители. Я же была молода, дети вообще только жить начинали, дочка сразу заговорила по-английски. Работы не боялась, плюс я абсолютный и неисправимый оптимист — убеждена, что главное двинуться вперед, остальное подтянется.
