Ненавидела тех, кто лез ей в душу.
Совершенно не умела прощать. И мгновенно и на всю жизнь обижалась. Один раз пришла расстроенная: «Представляешь, пригласила на премьеру старинного друга, мы всю жизнь вместе. После спектакля заходит в гримерку с цветами. Я спрашиваю:
— Ну как?
И что он мне ответил?
— Даже не знаю, к чему придраться!
Как это возможно? Когда человек ищет, к чему придраться? Почему не сказать: хорошо или плохо? Это значит, он всю жизнь искал, к чему придраться! И искал бы дальше, но я сказала ему, что все, хватит, я освобождаю его от этой проблемы! Больше не хочу его видеть!»
Вот так. Я бы и внимания не обратила, а для нее это было предательством. Конец.
Поломала, видимо, ее жизнь. Ждала подвоха от всех и каждого. Встречалась, наверное, с таким не раз. Была очень подозрительной. Точнее — все время на стреме. Ловила нюансы в общении, изменения тональности в голосе, настроении, чтобы если что — первой разорвать связь, не ждать, когда предадут. Было, было в ее жизни что-то очень больное... Но и не терпела, когда ее жалели. Была выше этого, сильнее.
Это пока самый интересный человек, который попался мне на пути. Не думаю, что кто-то ее «перешибет». По всем параметрам. Была одинаково интересной и в быту, и в работе, в застолье, на пресс-конференциях, на рынке, в гримерке — везде!
Она несколько раз приходила к нам домой, когда еще был жив отец, репетировать какую-то песню на его стихи, даже не помню какую. Маленькая, худенькая, аккуратная — сама Гурченко! Я наливала ей чай и внимательно рассматривала: бежевый гобеленовый костюмчик, пиджачок подчеркивает талию, белая блузка с кружевными манжетами, жабо и овальная брошь. Одета необычно. Так никто не одевался, то время — семидесятые — было царством аляповатого кримплена. Молча пила чай с печеньем. Потом пела. За роялем был ее тогдашний муж. И все. Судьба нас развела.
А спустя лет тридцать, наверное, я отважилась ей позвонить. Боялась очень. Была уверена, что не вспомнит, не узнает. Думала: откажет. Но, видимо, попала в то счастливое для меня время, когда она почти не снималась и очень тосковала по работе. Был у нее такой долгий период невостребованности, никому ненужности и депрессии.
