Показала бы сначала своего... — и кажется, была единственной из моих знакомых, кому Сергей не понравился. — Не ходи за него. Я эту казачью породу знаю. Черный, неласковый, но от баб все равно отбою не будет. Намучаешься...» Здрасьте-пожалуйста, Сережка — и неласковый! Да он со мной как с малым ребенком нянчится!
А Бондарчук тем временем уже который вечер сочинял письмо моей маме. Писал, рвал и переписывал, пока не нашел нужные слова: «Анна Ивановна! Мне очень хотелось бы увидеть Вас, но сейчас, ввиду многих обстоятельств, это невозможно. Приходится прибегать к письму. При моем неумении писать письма очень трудно выразить на бумаге то, что меня сейчас волнует. Боюсь, что слова окажутся холодными, малоговорящими. При встрече надеюсь восполнить нескладность этого письма «умной» и пылкой речью.
Анна Ивановна, я люблю Вашу дочь, хочу всегда быть с ней, быть ее другом и мужем. Благословите и пожелайте счастья в нашей жизни и работе, трудной, большой и светлой жизни честных тружеников».
Мама не очень-то обрадовалась скорой перспективе увидеть младшую дочь замужней дамой и написала не Сергею, а мне: «...Ты рискуешь испортить этим преждевременным замужеством свое будущее, свой творческий путь, так хорошо начатый. Бабушка без слез не может о тебе говорить, воспринимает все как несчастье... Ах Инна, Инна, маленькая моя, что-то тебя ждет в жизни. Потом я смирюсь, а сейчас мне так тебя жалко, так ты еще молода...»
Ее предостережение не произвело на меня должного впечатления. До раздумий ли, до взвешивания «за» и «против» людям, между которыми полыхает такая любовь!
В разгар краснодонских съемок мама, не удержавшись, приехала меня навестить.
И надо же такому случиться, что именно в это утро в местечко, где шли съемки эпизодов с участием Бондарчука (он в «Молодой гвардии» играл руководителя партийного подполья Андрея Валько), шел грузовичок. А мы не виделись целых два дня! И вот я оставляю маму, с которой едва успела перемолвиться парой слов, на попечение квартирной хозяйки, а сама мчусь к Сереже. Грузовик останавливается у подножия холма, за которым идут съемки. Услышав звук клаксона, Сергей бежит на вершину со своей стороны, я — со своей. Он — небритый, в рваной фуфайке и тяжелых грязных сапогах, я — в светлом платье, с развевающимися по ветру волосами.
Бежим, вытянув вперед руки, а встретившись, обнимаемся крепко-крепко и стоим так несколько минут. Ставший свидетелем нашей встречи Герасимов потом, смеясь, скажет: «Неслись друг к другу как два гуся влюбленных!»
Мы и жили как птицы, которым кроме друг друга ничего не нужно. Помню, однажды Сережа вернулся в хату, куда нас определили на постой, после очень тяжелой съемки. Уставший, вымотанный донельзя. Лежим с ним в кровати, мечтаем о том, как будем жить в Москве. Я говорю:
— Ну и что, что денег у нас мало, — перебьемся как-нибудь. Купим две тарелки, две ложки, две вилки, нож — и вот уже обзавелись хозяйством!
Сережа с улыбкой прижимает меня к себе, в глазах — слезы: — Девочка моя родная, как же я тебя люблю!