— Лежат на телевизоре.
— Пойду посмотрю... Да, здесь.
— Вы нашли то, что пропало?
— Нет. Но это я сама куда-нибудь засунула, — и тут же, не давая мне слово вставить: — Ты когда придешь-то?
Инцидент был исчерпан. Больше ни я, ни Гурченко о пропаже не вспоминали.
Причиной следующего и последнего конфликта стала такая мелочь, что и рассказывать неловко. Я принесла на примерку платье. Домофон в подъезде Люси оказался неисправен. Я позвонила из автомата: «Спуститесь, пожалуйста, откройте мне». Никто не спустился. Простояв на морозе четверть часа, в подъезд вошла вместе с возвращавшимися с работы соседями.
Хозяйка пребывала в крайнем раздражении:
— То тебе доллары подавай, то дверь открывай!
— Так домофон же сломан. Я промерзла до костей, пока...
— Неправда, — оборвал меня Сенин. — Он исправен.
— Вы что, не верите? — изумилась я. — Зачем мне врать-то? Смешно даже...
— Ах, тебе смешно?!! — взорвалась Люся. — А не пошла бы ты к ... матери!
Я не выношу мата, а уж выплюнутого с такой злостью и яростью, да еще и адресованного мне...
Спускаясь по лестнице, слышала, как Люся за дверью продолжала изрыгать ругательства, а Сенин вторил ей приятным баритоном.
Глупый конфликт произошел тринадцатого февраля 1995 года.
В этот день в наших с Люсей отношениях была поставлена жирная точка...
В предыдущем эпизоде в одной из брошенных Людмилой Марковной реплик фигурировали доллары. Наверное, стоит рассказать, с чего это Гурченко про них упомянула.
Полутора годами раньше, в 1993-м, в стране случилась денежная реформа, после которой и без того сумасшедшая инфляция стала запредельной. В ценниках на самые простые продукты значились суммы с тремя нулями. А Люся по-прежнему — как было оговорено еще в 1978 году — платила мне за пошив блузки и юбки по пятнадцать рублей, платья, пальто, брючного костюма — по двадцать пять.
Я несколько раз собиралась с духом, чтобы обсудить повышение расценок, но в последнюю минуту разговор откладывала. До тех пор, пока втайне от Гурченко не взяла заказ у художника-модельера Милы Надточий и не получила за работу сто долларов! Это была сумма, равная трем моим месячным зарплатам в «Останкино»!
В тот же день пришла к Гурченко, держа под мышкой новую юбку, и с порога выпалила:
— Людмила Марковна, жизнь очень дорогая стала — вы не могли бы платить мне в долларах?
У Люси отвисла челюсть. С минуту она стояла, не произнеся ни слова. Бледная, глаза выпучены. Я испугалась: «Вдруг ее сейчас инфаркт хватит?» Наконец к Людмиле Марковне вернулся дар речи:
— Тебе что, зарплату на работе в валюте дают?
— Нет, в рублях.
Но за последнее время нам ее несколько раз повышали с учетом инфляции.
— С учетом чего? — ерническим тоном уточнила Люся.
— Инфляция в стране сумасшедшая. Вы в финансы не вникаете, ими Сергей заведует, и в магазины не ходите...
— И сколько же ты хочешь? — зло прервала мои объяснения Гурченко.
— Двадцать долларов, — большую сумму я назвать не решилась.
— Хорошо. Получишь. Но уж, извини, в пересчете на рубли.
То, что я посмела открыть рот, в памяти Людмилы Марковны засело очень прочно.
До такой степени, что она даже в книжке «Люся, стоп!» по данному эпизоду отметилась — привела якобы сказанные мной слова: «Я мастер. Теперь я получаю в долларах, а не жалкие рубли...»
Вообще, в этой книге много такого, на что я должна бы обидеться. Должна, но не могу. Потому что по-прежнему люблю Люсю. Потому что привыкла ей все прощать. Но я была бы неискренна, если бы сказала, что строки о себе читала с легким сердцем. В рассказе Люси я представала навязчивой фанаткой: дескать, пристала как-то к звезде с предложением сшить блузку, а потом осталась в свите на несколько лет. В присущей ей едкой, язвительной манере Людмила Марковна описала, как я, поставив пластинку с песнями Гурченко и надевая ее платья, кружилась перед зеркалом.
Тут же следовала ремарка: мол, во всех этих «грехах» поклонница сама не раз признавалась.
Большой неправды в Люсиных словах вроде нет. Я действительно надевала ее платья и кружилась в них перед зеркалом. Но почему Гурченко не упомянула о том, что я делала это в процессе шитья — когда нужно было проверить, не провисает ли подол, посмотреть, как лягут складки во время танца? Манекена у меня в ту пору не было — приходилось использовать в этом качестве саму себя. Пластинки с ее песнями во время работы я тоже ставила, но только для того, чтобы помочь своему воображению. Дома-то я видела Люсю обычной, неяркой, даже невзрачной, а мне нужно было все время держать в голове образ королевы.
