В итоге был вынесен следующий вердикт: «Произведения Тургенева и Гончарова как возникшие на одной и той же русской почве должны были тем самым иметь несколько схожих положений, случайно совпадать в некоторых мыслях и выражениях, что оправдывает и извиняет обе стороны». И все же Тургенев изъял некоторые фрагменты из текста, смертельно обидевшись на бывшего друга. Гончаров же на долгие месяцы потеряет интерес к своему произведению и чуть было не бросит начатое.
В 1867 году, в 55 лет, Иван Александрович выйдет на пенсию, заведет собаку Мимишку и будет посвящать все свободное время «Обрыву». Когда через два года роман начнут частями публиковать в «Вестнике Европы», писатель не раз признается друзьям, что безмерно устал. «Я слишком долго носил его под ложечкой... Я его переносил», — скажет Гончаров Афанасию Фету.
Освобождение
В последние годы жизни Гончаров хоронил друзей и все сильнее поддавался депрессии. Если выбирался в свет, очень страдал от вопросов типа «Почему все ваши романы начинаются на «Об»? «Обыкновенная история», «Обломов», «Обрыв»...» По-настоящему он любил только одно существо — свою собаку, и та отвечала искренней преданностью хозяину.
Несмотря на преследующие его болезни, писатель, при жизни ставший классиком, старался участвовать в литературной жизни столицы, в журналах публиковали его рассказы, очерки, критические статьи и рецензии. Однако за большое произведение он так и не взялся — не позволило здоровье.
Он очень боялся смерти, опасался умереть во сне и потому часто не мог заснуть. Каждый день к нему заходил Анатолий Федорович Кони — сын драматурга Кони, известный юрист, и между ними случались разговоры об одном и том же. «Что такое смерть? — допрашивал он меня (я бывал у него каждый день). — Как ее объяснить? Мне вот казалось ночью, что ко мне подходили две большие собаки и больно меня кусали, — ужели это смерть?»
В сентябре 1891 года Гончаров, будучи на даче в Старом Петергофе, простудился и заболел воспалением легких. Спустя десять дней ему стало легче и он вернулся в Петербург, в свою квартиру на Моховую. «Авось и на этот раз меня Господь помилует», — говорил он заглянувшему его навестить Кони. Анатолий Федорович отмечал, что друг его очень хотел жить. Однако Гончаров уже смирился с неизбежностью ухода. «Я знаю, что умру, ну что ж, пожалуй, я ведь спокоен. Я видел сегодня во сне Христа — и Он меня простил...» В тот день он сжег в камине большую часть своих дневников и переписки. Казалось, он, не любивший внимания к себе при жизни, не хочет его и после смерти.
За три года до кончины он опубликовал статью «Нарушение воли», в которой написал: «В Англии, если не ошибаюсь, есть закон, запрещающий касаться в печати подробностей домашней, семейной жизни частного лица, разумеется, без его согласия, хотя бы последние и не заключали в себе ничего предосудительного... Не худо бы перенять это хорошее правило и нам, таким охотникам перенимать все чужое!»
Утром 27 сентября зашел доктор Данилович и не заметил в больном никаких перемен к худшему. Едва тот попрощался, Иван Александрович перестал дышать. Умер он тихо, без агонии и страданий. Никто из находящихся рядом не забеспокоился, и только когда в 11 утра его не смогли разбудить, начался переполох.
Проститься с Иваном Александровичем Гончаровым приезжали из самых дальних городов необъятной России, и многие, кто знал его лично, отмечали, что лицо покойника утратило столь свойственное ему выражение равнодушия и апатии. В нем появились освобождение и покой.
