По образу и подобию
1812 год навсегда вписан в историю России в связи с вторжением наполеоновских войск. Аккурат во время печальных событий в тихом провинциальном Симбирске в семье купца Гончарова на свет появился мальчик — здоровый, крепкий и на удивление спокойный. Его отец, владелец свечного завода и хлеботорговец Александр Гончаров, был в городе уважаемым человеком и неоднократно избирался городским головой, несмотря на мучившую его черную меланхолию и приступы одержимости, когда он терял контроль над собой и начинал заговариваться. Мать Авдотья Матвеевна, женщина крайне религиозная, тоже была купчихой и замуж вышла 19-летней, не смутившись более чем 30-летней разницей в возрасте с будущим супругом. В тридцать пять она уже была вдовой с четырьмя детьми, с умом и усердием управляющей большим хозяйством. «Дом у нас был, что называется, полная чаша, как, впрочем, было почти у всех семейных людей в провинции, не имевших поблизости деревни. Большой двор, даже два двора, со многими постройками: людскими, конюшнями, хлевами, сараями, амбарами, птичником и баней. Свои лошади, коровы, даже козы и бараны, куры и утки — все это населяло оба двора. Амбары, погреба, ледники переполнены были запасами муки, разного пшена и всяческой провизии для продовольствия нашего и обширной дворни. Словом, целое имение, деревня», — писал о доме в Симбирске Гончаров.
Иван остался без отца в семь лет и рос под присмотром матери, няни и крестного Николая Николаевича Трегубова. «Мать любила нас не той сентиментальною, животною любовью, которая изливается в горячих ласках, в слабом потворстве и угодливости детским капризам и которая портит детей. Она умно любила, следя неослабно за каждым нашим шагом, и с строгою справедливостью распределяла поровну свою симпатию между всеми нами четырьмя детьми. Она была взыскательна и не пропускала без наказания или замечания ни одной шалости, особенно если в шалости крылось зерно будущего порока. Она была неумолима».
Авдотья Матвеевна жила по раз и навсегда заведенным правилам. Дома она часто молилась и читала акафисты, позволяя сыну быть рядом, слушать и молиться с ней вместе. В ее комнате стоял большой киот и постоянно горела синяя лампада. Когда матери не станет, часть этого киота переедет в Петербург, на Моховую, и каждую икону Гончаров будет беречь как зеницу ока.
Няня Анна Михайловна была мастерица рассказывать сказки — о богатырях, Емеле на печи, медведе на деревянной ноге, о чудищах лесных... Живописала она красочно и ярко, и сама так сильно преображалась во время рассказа, что мальчик всерьез боялся и дрожал, прижимался к ней в надежде обрести спасение и хохотал от счастья, когда сказка заканчивалась хорошо. Няню, к старости ослепшую и немощную, он будет нежно любить до конца ее жизни: «Голубка моя возлюбленная! Помнишь, какие волшебные сказки ворковала ты мне?...Хочешь, я золотом засыплю тебя за них?» Старушка обижалась: «Эх, Ваня, Ваня неразумный! На что мне твои деньги— в могилу? Мне всего на свете дороже твоя любовь!»
Отношения с крестным Трегубовым оказали огромное влияние на всю жизнь Гончарова, и о нем стоит сказать особо. Сорокатрехлетний Николай Николаевич переехал во флигель дома Гончаровых после смерти отца семейства и взял на себя роль воспитателя и духовного наставника всех четверых детей. «Добрый моряк окружил себя нами, принял нас под свое крыло, а мы привязались к нему детскими сердцами, забыли о настоящем отце».
В свое время Трегубов окончил Инженерный корпус кадетом, состоял при Александре Васильевиче Суворове для связи с гребной флотилией, служил в чине лейтенанта артиллерии на Черноморском флоте, участвовал в сражениях с турками при Керченском проливе и у Гаджибея и с французами в Средиземном море. Выйдя в отставку, осел в Симбирске, стал одним из заметных членов масонской ложи и сделал выдающуюся для того времени карьеру: заседатель Симбирской палаты уголовного суда становится надворным советником и судьей.
Человек прогрессивных взглядов, Трегубов постоянно интересовался новыми открытиями и изобретениями, выписывал газеты и журналы, в частности на иностранных языках, и поддерживал в своих воспитанниках дух исканий. На его половине дома содержалась большая библиотека, где, кроме книг по истории, можно было найти специальную литературу по фортификации, артиллерии, гражданской архитектуре, стратегии и тактике ведения боя. Также были собраны сочинения о кругосветных плаваниях «от Кука до наших дней».
Бывать во флигеле Трегубова Гончаров обожал и часами мог разглядывать морские приборы и карты. Николай Николаевич с удовольствием рассказывал мальчику и о звездном небе, и о подводном мире, и о нераскрытых еще тайнах природы. «Ах, если бы ты сделал хоть четыре морские кампании (морскою кампаниею считаются каждые полгода, проведенные в море), то-то бы порадовал меня!»
Если Авдотья Матвеевна проявляла строгость, то Николай Николаевич мог и побаловать, и приласкать, и заступиться. «Баловство — не до глупой слабости, не до излишества — также необходимо в детском воспитании. Оно порождает в детских сердцах благодарность и другие добрые, нежные чувства.
Это своего рода практика в сфере любви, добра. Сердце, как и ум, требует развития... Бывало, нашалишь что-нибудь: влезешь на крышу, на дерево, увяжешься за уличными мальчишками в соседний сад или с братом заберешься на колокольню — она узнает и пошлет человека привести шалуна к себе. Вот тут-то и спасаешься в благодетельный флигель, к «крестному». Он уж знает, в чем дело. Является человек или горничная, с зовом: «Пожалуйте к маменьке!» — «Пошел» или «пошла вон!» — лаконически командует моряк. Гнев матери между тем утихает — и дело ограничивается выговором вместо дранья ушей и стояния на коленях, что было в наше время весьма распространенным средством смирять и обращать шалунов на путь правый». У Трегубова часто бывали гости, и дети забегали как бы случайно и всегда бывали накормлены пирожными и сладостями.
