В Петербург Иван Александрович возвращается сухопутным путем с берега Охотского моря. В феврале 1855 года он полон сил, чувствует себя молодым, бодрым, на волне довольства собой публикует в «Отечественных записках» первые очерки о путешествии и... без памяти влюбляется снова.
Елизавету Толстую он впервые встретил в доме Майковых, когда той было шестнадцать, и вот теперь, увидев ее вновь спустя 12 лет, оказался беззащитен перед яркой, манящей красотой. «Она такое артистическое создание, она аристократка природы — ей дано всё, чтобы быть единственной из числа немногих — возвышенностью характера, чистотой сердца, прямотой и достоинством». За шесть месяцев Иван Александрович переживет ярчайшее чувство в своей жизни, но, увы, в одиночестве. Толстая влюблена в другого.
И снова страдания и одержимость. Любовь мучительна, она — болезнь. «Я болен ею... то кажется, что я стою в страшной темноте на краю пропасти, кругом туман, то вдруг озарит меня свет и блеск ее глаз и лица — и я будто поднимусь до облаков...»
Гончаров пишет Толстой письма — осторожные, нежные. Не может не писать. «Ваша дружба — как легкий, прохладный ветерок в летний день, нежит, щекочет нервы, приятно шевелит их, как струны, и производит музыку во всем организме. Моя — как воздух, проникает всюду, всего касается, заходит в легкие: надо уйти на дно морское, чтоб защититься от него. Хорошо, если б она сделалась такою же необходимостью для Вас...» Елизавета польщена, однако на письма не отвечает и не дает надежды.
«...И что это за потребность говорить с Вами, которою я одержим? Как ее обуздать? Вы принимаете деятельные меры к тому, т. е. упорно молчите, и всё не помогает: вот я говорю, и говорю с такой охотой, которая похожа на страсть... Да, скажите, Вы не сердитесь ли на меня, что много пустяков пишу? Или не сердятся ли на Вас, что Вы пишете? Скажите откровенно — я не буду, пожалуй, хотя... совсем не — хотя, а нехотя. Наконец — ответите ли хоть на это письмо? Скажете ли о причине молчания? Заняты ли кем-нибудь так, что недосуг, или нет ли речи о замужестве? Надеюсь, что Вы первому мне сообщите эту новость...»
Она сообщила и по-дружески попросила помощи. Ее счастливый избранник — офицер Александр Илларионович Мусин-Пушкин — приходился девушке двоюродным братом. Церковь не одобряла союзы близких родственников и не давала разрешения венчаться. Гончаров выхлопотал разрешение на брак и погрузился в тяжелую депрессию. «А теперь прощайте... мой чудесный друг, моя милая, умная, добрая, обворожительная... Лиза!!! Вдруг сорвалось с языка. Я с ужасом оглядываюсь, нет ли кого кругом, и почтительно прибавляю: прощайте, Елизавета Вас[ильевна]. Бог да благословит Вас счастьем, какого Вы заслуживаете. Я в умилении сердца благодарю Вас за Вашу дружбу, которая греет меня, старика».
Толстая 25 января 1857 года вышла замуж, а 45-летний Гончаров окочательно поставил на себе точку. Теперь он старик, и в силу возраста может быть попечителем, опекуном, но никак не пылким любовником. Зато Елизавета подарила писателю четкий, ясный образ Ольги Ильинской — героини, которая появится в «Обломове». Летом того же года он будет дописывать роман в Мариенбаде, с трудом отрывая себя от письменного стола чтобы прогуляться, принять целебные воды и выкурить сигару. «Но вот мое горе: нет сносных сигар, — пишет он Льховскому, — вся Австрия, благодаря монополии, курит какой-то навоз. В утешение себе я купил табакерку и табаку, но тс... об этом не знает никто, даже Луиза, которая убирает мою комнату».
Он всерьез увлечен своей героиней, однако, когда литературный роман будет закончен, горько пожалуется друзьям: «Женщины, конечно, играют огромную роль, но это тогда весело, удобно, приятно, когда сношения с ними имеют значения комедий. Тогда это придает dit fixe жизни, бодрость, игру, живется легко, не мешает делу и делам. Но беда, когда мужчина примет любовь en serieux и начинает любить «горестно и трудно»...
В истории осталось всего несколько женщин, отмеченных его чувством. Свои любовные болезни он скрывал, считая их стыдными и недостойными. «Поклонник, по художественной природе своей, всякой красоты, особенно женской, я пережил несколько таких драм и выходил из них, правда, «небритый, бледный и худой», победителем, благодаря своей наблюдательности, остроумию, анализу и юмору. Корчась в судорогах страсти, я не мог в то же время не замечать, как это все, вместе взятое, глупо и комично. Словом, мучаясь субъективно, я смотрел на весь ход такой драмы и объективно — и, разложив на составные части, находил, что тут смесь самолюбия, скуки, плотской нечистоты, и отрезвлялся, с меня сходило все, как с гуся вода. Но обидно то, что в этом глупом рабстве утопали иногда годы, проходили лучшие дни для светлого, прекрасного дела, творческого труда. Я и печатно называл где-то такие драмы — болезнями. Да, это в своем роде моральный сифилис, который извращает ум, душу и ослабляет нервы надолго! Просто недостойно человека! Это вовсе не любовь, которая (то есть не страсть, а истинно доброе чувство) так же тиха и прекрасна, как дружба».
«Обломов» стал явлением в русской литературе, а его автор приобрел звание классика при жизни. Елизавета Толстая через шесть лет овдовела и растила одна двоих сыновей. Ее покойный муж, как предполагают, страдал психическим заболеванием, приблизившим смерть. В письмах к вдове Гончаров сохранял уважение и дружеское расположение, ни единым словом не намекая на чувство, жившее в нем долгие годы.
