Бог дал тебе алмаз в виде таланта, ты приходишь с ним в кино, на него посмотрели и выкинули, если не устраивает. А в театре этот алмаз начинают обтачивать. Иногда на огранку требуются годы, но камень все-таки превращается в бриллиант. Потом ты опять идешь с ним в кино, там выставляют правильный свет и восклицают: «Ух как сияет!»
Из киноактера вырастить крепкого театрального артиста практически невозможно, а вот если наоборот, потребуется лишь чуть-чуть переучить, скажем, посоветовать менее активно пользоваться мимикой и не орать как на сцене. Потом научишься работать с режиссером и оператором, а дальше тебя подсветят, правильно загримируют... Ты одним глазом заплакал, музычку подложили, и зритель в кинозале восхитился: «Как же круто сыграл!» Ребята, я знаю некоторых известных артистов, которые ничего не могут сыграть. Сейчас — время дилетантов, это касается не только актеров. Люди перестали учиться, едва поняли, что в кино можно сниматься без образования. Я не ханжа, не имею красного диплома, но в нашей семье все с образованием, а кто-то и с двумя. Поэтому понимаю: для того чтобы уметь разговаривать с режиссером, нужно знать базу. Любое дело начинается с азов: прочти хотя бы двести пьес, потом выходи на сцену.
Теперь модно говорить о документальном существовании в кино. Объясните мне, профессиональному артисту в четвертом поколении, что это такое. Если я играю Филиппа Бледного, сижу перед вами, рассказываю что-то, смеюсь — это документальный фильм про меня. Если же я на экране не Филипп Бледный — это уже другая история, здесь должна работать актерская техника.
Документальное существование в нашем ремесле — базовая, то есть низшая форма существования актера. Ты должен учиться делать разного рода характерности, все это на себя принимать, цеплять, изменяться. Основу нарабатываешь в институте, а уже в профессии обретаешь навыки. Алексей Петренко призывал: «Воруйте!» Воруют все: певцы, музыканты, писатели, актеры. Просто звучит это иначе: «Посмотрел и вдохновился». Скажем, восемьдесят процентов своих фишек я украл у брата, десяток у папы, а остальное у артистов, с которыми работал.
Сейчас кино уже на телефоны снимают, оттого у нас развелось так много артистов. Ты можешь сотню дублей сделать, переснять сцену, исправить, а в театре нет второго шанса. Каждый выход на сцену — как прыжок с высоты на маленькую подушечку. Промахнулся — разбился. В зале зритель, и он ждет, чтобы ты его поразил. У тебя нет возможности сказать: «Что-то костюм неудобный, настроения нет и вообще меня пучит... Я сегодня средненько сыграю». Ну сыграй. Понесет сарафанное радио о тебе молву — и конец твоей репутации. Поэтому ты каждый раз выходишь на сцену как гладиатор на арену и думаешь: «Порву сегодня каждого, кто сидит в зале!» И публика начинает смеяться, плакать, аплодировать. Получилось! Ты сделал это не ради денег. Это был выход за границу существования твоего тела, за границу твоих мыслей о себе.
