В Театре сатиры мне довелось поработать с еще одним человеком-легендой — Валентином Плучеком. Я застал Валентина Николаевича уже совсем пожилым человеком, он был слаб здоровьем, часто вынужден был сидеть дома. И страдал от одиночества. Из его былых фаворитов вокруг него никого не осталось. Например, Татьяна Васильева, под ноги которой он «бросал» свой театр, стала много сниматься в кино и ушла из труппы. В этот непростой период к Валентину Николаевичу проявили участие те, от кого он, может быть, этого не ждал. Например, Вера Васильева с мужем актером Владимиром Ушаковым неизменно навещали его. По этому поводу супруга Плучека плакала: «Вот, Валя! Как несправедливо устроена судьба! Ты стольких актеров вывел в люди, сделал их гениями... А приходит к нам только Верочка Васильева...» Зина, как все за глаза звали жену худрука, десятилетиями задавала тон в театре, командовала всем и вся. И даже в поздние годы она не изменяла своему характеру. При очередном визите актеров Театра сатиры на нее очень сильное впечатление произвела норковая шуба Веры Васильевой. И выразила свои чувства Зинаида так: «Что это у тебя? Шуба? Нет, ты посмотри! Актеры нашего театра имеют такие шубы! А почему у меня такой нет?»
До самых последних дней Плучек горевал из-за потери Папанова и Миронова, которых так никто в театре и не заменил. Кстати, я сам был в Риге, когда после внезапной смерти Папанова везде на заменах играл Миронов. Стояла задача — не сорвать гастроли, люди уже раскупили билеты. Поэтому Миронов как бы встал на место умершего, и когда через девять дней у Андрея случился приступ, после которого он умер, Плучек говорил: «Это все из-за того, что мы вынесли гроб на сцену». В том сезоне для спектакля «Самоубийца» использовали настоящий гроб... Ну вот как тут не стать суеверным?.. Но у меня Театр сатиры связан с самыми приятными воспоминаниями. Например, о работе с Людмилой Гурченко и об удивительной встрече с Михаилом Козаковым.
«Пожалуй, тоже буду делать отсюда ноги!» — сказал Козаков и улетел из Израиля в Россию с одной папочкой
Помню, как репетировал первый российский мюзикл «Бюро счастья» с Людмилой Гурченко и Николаем Фоменко. И в какой-то момент я понял: да Люся же в Колю влюблена! Она постоянно цитировала его и даже пыталась ему подражать. Между ними просто искры летали! Вроде бы всерьез, но на самом деле заигрывая, она ему говорила:
— Коля, вы идиёт!
А он спокойно отвечал:
— Я знаю, Людмила Марковна...
Видно было, как он ей при этом нравится. Думаю, Фоменко подкупил Люсю своим лихачеством. Коля же и на лонже поднимался в колосники, на высоту пятиэтажного дома, и перемахивал через оркестровую яму — и все сам, без дублеров. Людмила Марковна дала ему прозвище Везувий. А буквально через год, когда Рязанов снимал «Старые клячи», партнером Гурченко опять стал Фоменко, и у них там были очень откровенные сцены. Просто Люся — как огромный генератор. Если кого-то любила — тянула наверх...
Гурченко умела зажигать, увлекать. Мало кто знает, что это благодаря ей Михаил Козаков вернулся из эмиграции. Михаил Михайлович был организатором гастролей Театра сатиры в Израиле. Помню, как он встречал нас в аэропорту с широкой западной улыбкой и всячески демонстрировал, как он богат, успешен, как ему здесь хорошо... Потом к вечеру появились водка, трубка с табаком, он читал нам Бродского и Пушкина и в результате начал жаловаться на тоску и ругать местные порядки. А потом нам пора было улетать, и Козаков провожал нас в аэропорт. Но тут случилось убийство их премьер-министра, аэропорт перекрыли, все вылеты были задержаны. Козаков застрял вместе с остальными, покинуть здание не мог и он. И вот участники спектакля: Ширвиндт, Державин, Гурченко — слонялись по аэропорту, и снова Михаил Михайлович читал нам Пушкина. Чтение это перемежалось крепкими высказываниями Люси, которой было не до стихов: она почем зря ругала заграницу. И именно эти ее восклицания в итоге растравили душу Козакова. Так, что когда рейс наконец-то объявили, он сказал: «Ну что же... Я, пожалуй, тоже буду делать отсюда ноги! А пошло оно все!..» На наших изумленных глазах быстро с кем-то договорился, взял билет и сел в самолет. Багажа при нем не было никакого, только папочка с каким-то литературным трудом. Из вещей — только то, что на нем. В Израиле у Козакова при этом остались жена и дети. А он просто сел в самолет и полетел на Родину. Когда я его спросил:
— Как же? Вот так, вдруг... — он ответил:
