По сей день не могу ответить на два вопроса. Первый: почему пошел в артисты? Может, что-то в природе, в генной мутации повлекло в театральное училище? Второй: почему ты хочешь снимать кино? На экзаменах во ВГИК меня спросил об этом Герасимов, и я не смог ответить ни тогда, ни позже.
— Актерское образование вы ведь получили в Школе-студии МХАТ?
— В первый раз я не поступил, потом пропустил еще год, а на третий приехал, точно зная, что хочу только в Школу-студию. И все получилось. Мастера относились к нам хорошо. Другой вопрос, чем мы могли им ответить в творческом плане. Я убедился, что традиционная мхатовская школа противопоказана моему актерскому организму. По психофизике я скорее вахтанговец.
Если МХАТ — некое содержание, которое облекается в форму, то вахтанговцы — это некая форма, которая наполняется содержанием. Для меня, как выяснилось, важна форма, а уж содержание я вложу. Думаю, мхатовская школа рассчитана на артистов от природы, их не надо учить: плачь — он плачет, смейся — смеется. Наш педагог Алла Борисовна Покровская, светлая ей память, говорила: «Кто лучший обманщик, тот лучший артист».
Перспектива работать в театре оказалась крайне туманной. Я сыграл главную роль в дипломном спектакле «Кто этот Диззи Гиллеспи?» по пьесе Аллы Соколовой. Она же написала более известное милое произведение «Фантазии Фарятьева». Были роли в других выпускных спектаклях. К нам приезжал главреж Владимирского драмтеатра, пригласил в труппу шесть человек, в том числе меня, но в тот момент случился показ в Театре Ленинского комсомола.
«Ленком» должен был ехать на гастроли со спектаклем «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты» с Абдуловым и Караченцовым, а на стационарной сцене оставался спектакль «Мои Надежды», где тоже был занят Абдулов. Чтобы его не отменять, потребовался актер. Я им чисто внешне подходил. Показывался с фехтовальным отрывком из «Ромео и Джульетты». Это было так: пандан, опа! Но Марк Анатольевич Захаров, как оказалось, любил движение, а мы там — ух! — повалили все стулья, передрались страшно! Ему понравилось. Так меня взяли сначала на разовые роли, а потом и в труппу.
Партнершей в «Моих Надеждах» была Татьяна Ивановна Пельтцер. Она меня однажды спасла от увольнения. К тому моменту я уже снялся у Герасимова в «Юности Петра». Тогда существовала такая форма общения со зрителями, как поездки режиссера с творческой группой по городам и весям. Меня позвали в одну из них. В театре как раз выдались свободные дни, попадал только один спектакль, где я был занят в общих сценах. Договорился с коллегой, тот согласился подменить. Там действительно требовалось, что называется, «носить лавки».
Зашел к завтруппой, описал ситуацию, он посоветовал: «Иди отпросись у дежурного режиссера». Им оказался Караченцов. Позвонил Николаю Петровичу домой, Люся Поргина, его жена, сняла трубку, сказала: «Он в ванной, но я ему все передам». И наверное, забыла... Все бы ничего, но именно на этот спектакль пришел Марк Анатольевич с тотальной проверкой. Где артист Мороз? Нет его! Оказалось, я прогуливаю спектакль. Захаров был жестким, поставил вопрос о моем увольнении на собрании труппы. К слову, в числе кандидатов я оказался не единственным. Но тут Татьяна Ивановна встала и произнесла такие слова, после которых Марк Анатольевич оставил меня в театре. Так меня больше никто не защищал. Пельтцер была светлой души человеком, точнее настоящей душой театра. Какая она на экране, такой оказалась и в жизни. Ее обожали все!
— Во ВГИК поступали прицельно в мастерскую Сергея Герасимова?
— Нет, тогда Хуциев набрал режиссерский курс, там учились ребята, в студенческих работах которых я снимался. После показов мы их обсуждали. Мне это так понравилось, так захотелось заниматься режиссурой! Марлен Мартынович собирался снимать «Пушкина» и позвал меня на роль Дантеса. «Наше все» должен был играть Дима Харатьян. Но случилась очередная волна гонений на мастера. Стало непонятно: будет ли он снимать давно задуманную картину и вообще набирать новый курс?
Ребята выпускались через год, и моя подруга Марина Левтова сказала: «Слушай, в этом году набирает Герасимов. Ну хотя бы попробуй! Потренируйся! Поймешь, что это такое». Она сама оканчивала мастерскую Герасимова и Макаровой. Марина выпустилась, а я поступил, так что мы оба ученики Сергея Аполлинариевича.
У него было несколько присказок, одна из них: «Это не наша школа, но почему бы и не так? Можно все, кроме контрреволюции и порнографии». И вот я столкнулся с мэтром на площадке. Первый съемочный день, у меня тяжелейшая сцена, Герасимов просит: «Покажи, что будешь делать». А как же режиссерские пожелания, он же должен что-то подсказать?! Но нет. Герасимов всегда снимал своих учеников, они понимали его с полуслова. Тот же принцип распространялся на площадку: давайте показывайте. Мы что-то «мастерили», Сергей Аполлинариевич смотрел и делал разбор. То есть предпочитал не теоретизировать.
