Мама называла меня «учительницей» и «маленькой старушкой», потому что я всегда считала себя ужасно взрослой, с самого раннего детства. Со сверстниками время проводила мало, мне было интереснее с компанией родителей. Мне позволяли участвовать в их жизни, поздно ложиться спать, общаться с мамиными и папиными друзьями на равных, слушать их разговоры... Но настоящее взросление обрушилось на меня значительно позже — когда не стало мамы...
Мы росли совсем в другое время — более беззаботное, спокойное. Меня, семилетнюю, запросто отпускали гулять во двор с подружкой с верхнего этажа. Еще бы — я же уже большая! Конечно, моя «взрослость» существовала в основном в моем воображении — я и хулиганила, и расстраивала маму, как любой нормальный ребенок. Помню, как мы с подружкой костер на балконе развели. Он небольшой в принципе был, костер-то — в пепельнице. И хлеб черный стали жарить. Но дым повалил такой, что соседи переполошились, уже собирались вызывать пожарных, прибежали к нам... Скандал был жуткий! В другой раз мы с компанией мальчишек убежали, залезли на какие-то гаражи, стали кидаться оттуда камнями. Нас не было довольно долго, мама забеспокоилась и начала нас искать. А когда нашла — страшно ругалась. Я слушала ее и не понимала — с чего она так разволновалась, что тут такого? (Про камни мама, естественно, не знала.) Она довольно сурово — за руку — повела меня домой, а я шла и втихаря выкидывала эти камни из карманов — лишь бы она их не увидела. А то мне совсем «пипец» наступит...
Хотя, по большому счету, меня никогда всерьез не наказывали, и что такое «пипец» в понимании нашей семьи, я даже четко описать не могу. Самое строгое наказание последовало, когда я то ли отобрала игрушку, то ли как-то обидела Марьяшку Спивак — мамину крестницу, дочку ее однокурсницы Кати. Сейчас она актриса Театра Сатирикон. Мы жили недалеко друг от друга и постоянно общались, мама с Катей часто играли в скрэббл. И вот в очередной раз они засели на кухне. А мы с Марьяшкой что-то не поделили.
