— С чего началась ваша режиссерская деятельность в Театре Вахтангова?
— С ассистентской работы в спектаклях Петра Наумовича Фоменко и Роберта Робертовича Стуруа. Фоменко пришел в Театр Вахтангова ставить «Дело» Сухово-Кобылина. Он видел мои работы в училище и позвал ассистентом. Петр Наумович был необыкновенно талантливым режиссером, педагогом, но человеком с очень сложным характером. Главную роль репетировал Александр Филиппенко, тоже с собственным взглядом на театр. Конфликтовать они начали сразу, а я постоянно выступал в роли буфера. Как-то буквально на пару дней отлучился в Киев с концертами. Когда переступил порог театра, услышал: «Вас вызывает директор». В его кабинете сидел и Фоменко. Директор огорошил с порога:
— Петр Наумович снимает Филиппенко с роли.
— Вот тебе раз! А кто же будет репетировать?
Петр Наумович отрезал:
— Хочу, чтобы репетировали вы!
Так из кресла рядом с Фоменко я перекочевал на сцену. Пока сидели рядышком, у нас были замечательные отношения. Но оказался на сцене и почувствовал на себе тяжесть «каменной десницы» мастера. В день премьеры Фоменко объявил репетицию и мытарил меня так, что не описать. Я уже ничего не понимал, ни на чем не мог сосредоточиться, а он все ковырял и ковырял. Помню, плелся по Новому Арбату как выжатый лимон и рыдал. Но премьеру сыграл. Фоменко работал с актерами скрупулезно, ставил буквально все, вплоть до поворота мизинца. И был безжалостен в требовании абсолютного соблюдения заданного рисунка. Тогда для меня это было мучительно, но теперь я ему за эти уроки режиссуры бесконечно благодарен.
Вскоре пришел ставить «Брестский мир» Михаила Шатрова Роберт Стуруа. Ему тоже требовался помощник, и он позвал меня. Спектакль получился замечательным и по тем временам скандальным. Ульянов играл Ленина без всякого грима, как и все остальные актеры. Впервые в советское время на сцене появлялся Троцкий. Мало того, Роберт позволил себе некоторые неслыханные вольности. Когда Ленин спорил с Троцким, пытался убедить его в необходимости заключить Брестский мир, приведший к трагическим событиям в истории молодого советского государства, Роберт ставил Ленина — Ульянова на колени перед Троцким — Лановым. В этот момент по залу проходил ропот.
Рядом с Крупской присутствовала Инесса Арманд в исполнении Купченко, Ленин клал голову ей на плечо, отчего волосы у зрителей вставали дыбом, народ вжимался в кресла и оглядывался по сторонам. Известно, что у Арманд и Ленина был роман, но так впрямую об этом еще не говорили. Старые большевики писали жалобы в ЦК партии, Министерство культуры и прочие инстанции. Кончилось тем, что Горбачев приехал на спектакль. Когда Ульянов пришел к нему в спецложу — в те времена туда можно было попасть только через специальный подъезд, Горбачев сказал: «Это спектакль про меня. Это моя судьба».
Общение с Фоменко и Стуруа стало моими режиссерскими университетами. Я ведь режиссуре не учился, но прочитал о ней и театральной педагогике множество книжек. Самоучка!
А крестным отцом моей первой самостоятельной работы был Владимир Абрамович Этуш. Он будучи ректором Щукинского училища видел мои постановки со студентами на сцене Учебного театра. Однажды вдруг предложил:
— Не хотите поставить спектакль в Вахтанговском театре? Со мной.
— Нет, с вами не справлюсь!
Этуш настаивал на протяжении нескольких лет, и в конце концов я согласился. Стали искать пьесу. Я предложил «Цену» Миллера. Этуш не одобрил:
— Нет, это ставить нельзя.
— Почему?
— Антисемитская пьеса.
— Господь с вами, а Миллер-то кто?!
— Нет, нет и нет!
Вроде бы остановились на «Ромуле Великом» Фридриха Дюрренматта. Но Этушу не нравился перевод, и я пригласил Григория Горина, чтобы адаптировал текст под актера. Беседовали все вместе часа два в кабинете Этуша. Когда вышли, Горин сказал: «Бросьте эту затею, с ним не совладаете, вы говорите правильные вещи, но его не переубедишь». Тогда в дело вмешалась известный театровед Инна Люциановна Вишневская:
— Ну что вы дурака валяете? Нужно, чтобы была главная роль и текста немного?
— Да!
— Господи, «Дядюшкин сон» Достоевского.
Мы с Павлом Любимцевым сделали инсценировку, и родился спектакль, который шел на Вахтанговской сцене семнадцать лет при полных аншлагах.
Сказать, что репетировать мне было непросто, — значит ничего не сказать. Характер у Владимира Абрамовича, как известно, был о-го-го какой! Невероятного обаяния и пленительного юмора, он иной раз становился невероятно грозным господином. Вот придумал я, что дядюшка меняет парики. Этому есть подсказка в авторском тексте. Этуш возражал:
