А когда стал директором, такое видение оказалось утопией. Я пригласил Дзеффирелли поставить в Большом «Травиату» — и услышал «Конечно, да, да». Но когда дошло до конкретных дат, оказалось, что Франко два ближайших года занят — и там, и там, и там. А «Травиата» уже стоит в плане. Тогда я решил поставить ее сам, тем более что когда работал с Дзеффирелли, появились какие-то свои идеи и задумки. Так родилась моя «Травиата».
— Ваше увольнение из Большого стало для всех полной неожиданностью...
— В первую очередь оно явилось неожиданностью для меня. Иногда друзья на что-то намекали, но без конкретики. Я ничему не верил и при всех нюансах пять лет работал с удовольствием: приходил на службу к десяти утра, уходил в десять вечера. Было так много сделано!
Когда возглавил Большой, ситуация в труппе была критической. Нужна была новая система управления — старая уже не работала. Некоторые в то время всерьез предлагали распустить труппу... Я был категорически против этого и свою задачу видел в том, чтобы прежде всего сохранить и труппу, и репертуар. И на этой основе строить будущее.
Когда встал вопрос о реконструкции театра, настоял, чтобы мы сначала построили филиал, в котором труппа жила бы, пока идет реконструкция исторического здания. Следил за строительством Новой сцены, которую как раз к моему уходу из театра практически закончили. Также перед моим уходом с огромным успехом прошли масштабные гастроли театра в Англии и США. Газеты писали: «Слава Большого вернулась», «Большой по-прежнему Большой».
...В конце августа я приехал в Москву открывать 225-й, юбилейный сезон. Катя и ее мама остались в Рыжевке — это деревня в сорока километрах от Волги, где у нас был деревянный дом. Я пообещал: «Открою сезон в театре и приеду за вами — перевезу в Москву». За несколько дней до сбора труппы был на даче в Снегирях. Работало радио, и вдруг я слышу, что подписан указ о реструктуризации системы управления Большого театра и в этой связи об упразднении должностей художественного руководителя — директора театра и исполнительного директора. Это был умный ход: нет должности, значит, нет и человека, ее занимавшего...
— Вы кому-нибудь звонили? Министру культуры, например?
— Никому не звонил. Поехал в театр, зашел в свой кабинет и попросил помощников: «Пожалуйста, соберите мои вещи». Пожал всем руки, сказал спасибо и ушел. Больше на эту тему ни с кем не разговаривал, никому не жаловался... Самое поразительное, что никто так и не позвонил, не попросил сдать дела. Просто был человек — и нет его... Я даже написал эпиграмму на эту тему:
Со мною поступили благородно:
Не мучали тяжелым разговором.
Решили за меня: быть мне свободным,
И должность упразднили приговором.
И скорый приговор «Вас нет!»
По радио узнал и из газет.
— Это был уже второй раз, когда вас «ушли» из театра.
— В 1988 году нас с Катей и других танцовщиков, среди которых были и Майя Плисецкая и Марис Лиепа, неожиданно отправили на пенсию. Мы с женой в это время выступали за границей — в Москве практически не бывали. Решение дирекции развязало нам руки, сделало свободными. Раньше-то приходилось получать в театре разрешение на гастроли, а тут мир открылся! Кстати, свой последний классический балет мы станцевали в Метрополитен-опере. Мне исполнилось пятьдесят, Кате, значит, пятьдесят один. И это была «Жизель».
— В последнее время балет ассоциируется у людей с интригами и кознями.
— Все эти гвозди, осколки битого стекла в пуантах и прочие часто рассказываемые ужасы прошли мимо меня. Не припомню такого, а я все-таки долго проработал в театре. В школе мы с ребятами однажды прибили к полу маленькими гвоздиками туфли одноклассника. Парень прибежал в раздевалку, сунул ноги в туфли, дернулся и... упал, конечно. А мы все — «Ха-ха-ха, как смешно!» Это был предел гадостей, которые я видел...
