— То есть мысль остаться на Западе, как это сделали Нуриев, Барышников, Макарова, никогда не посещала? Ведь вам, насколько я знаю, в девяностые предлагали пост директора балета и Римской оперы, и Ла Скала, и Театра Сан-Карло в Неаполе...
— Да, нам с Катей начиная с шестидесятых годов много раз предлагали остаться. Заводили речь:
— Сейчас вы получаете десятки долларов за спектакль, а если бы жили здесь, получали бы минимум две тысячи!
Намекали, что могли бы купить квартиры, дома, даже остров — все, что угодно. Но мы отвечали:
— Да, у нас нет замков и островов, тем не менее живем прекрасно. Потому что у нас все бесплатно. Мы получили бесплатное балетное образование, равного которому нет нигде. (Благодаря школьным занятиям о культуре Франции или Италии знали больше, чем танцовщики из этих стран!) Нас бесплатно лечат, бесплатно дают квартиры. Государство сделало нас такими, какими к вам приехали, — визитной карточкой своей страны. И мы у страны в долгу...
Мы очень любили родину, свое Щелыково, Кострому. Любили эти леса, эти реки, лучше которых нет в мире. И ни мне, ни Кате в голову не приходило, что если бы уехали за рубеж, могли бы все это себе купить. А самое главное, что нас держало здесь, это наши близкие, огромное количество друзей, которых там, на Западе, точно не было бы...
Мы тогда искренне считали, что «должны Родине», и возвращаясь с сольных гастролей в Москву, первым делом почти всю валюту — за вычетом своих крошечных гонораров — сдавали государству. Причем если вдруг недосдали рассчитанной заранее суммы, должны были в десятикратном размере возместить «недоимку»!
Однажды в Италии нам с Катей гонорар выплатили в лирах — оказалась целая сумка денег. Я занялся покупкой машины, а Катю отправил в торгпредство сдать валюту. Сотрудник ей говорит: «Принять валюту не можем. Везите в Москву». А как мы через границу чемодан денег перевезем?!
Пошли в торгпредство уже вдвоем. Говорим:
— Мы, Васильев и Максимова, хотим сдать деньги...
А сотрудник сидит в кресле, развалившись, и лениво цедит:
— Сказал же, принять не могу...
Его поза, развязная манера страшно меня возмутили:
— А почему вы так сидите?! Перед вами женщина стоит! И потом, мы пришли не лично к вам, а как к представителю государства...
Он был в шоке от такой дерзости. Чтобы как-то выкрутиться из щекотливого положения, ни с того ни с сего заявил:
— Вы вообще-то должны сегодня быть на встрече с представителями коммунистической партии Италии!
— А мы не можем, — отвечаю, — у нас в это время репетиция!
Вообще у нас с Катей никогда не было столкновений с властью, потому что нас не загоняли в угол. Наверняка соответствующие органы были прекрасно осведомлены, что мы такие просоветские, что дальше некуда, поэтому и выпускали за границу легко.
Только раз, когда Бежар ставил «Петрушку» и пригласил меня, в дирекции вдруг заявили:
— Не поедете...
Я возмутился:
— Как же так? У меня уже назначены репетиции! Если не отпустите, завтра же соберу пресс-конференцию и скажу, что меня удерживают в Москве!
На следующий день сообщили, что могу ехать...
Мы с Катей никогда не осуждали и уж тем более не клеймили наших балетных «невозвращенцев». У каждого из них своя история, почему они приняли именно такое решение. Мы в их ситуации не были. Не знаю, если бы такое случилось с нами, какое решение приняли бы. Но все же всегда слишком сильны были наши корни здесь.
— Владимир Викторович, вы почти всегда говорите «мы». С Екатериной Максимовой познакомились в балетной школе и всю жизнь были вместе. Как удалось продержаться шестьдесят лет?
— Да, всю жизнь, двадцать четыре часа в сутки находились рядом. Утром вставали и ехали в театр, я шел в мужской класс, Катя — в женский. Потом опять весь день вместе... Нас все-таки объединяла профессия, точнее одинаковое ее понимание. Нам нравились одни и те же спектакли, одни и те же артисты. Правда, Катя была резко против, когда мне предложили возглавить Большой.
