...Если бабушка, овдовев, до глубокой старости находила утешение в романах, то у мамы был один свет в окошке: Яша. Когда отца не стало, мама не жаловалась — не любила грузить других своими проблемами, но я чувствовал, как ей плохо: я маменькин сынок, хоть и видел от нее меньше нежности, чем от папы. В какой-то момент она даже запила, я бросал семью и сидел с ней. Но потом встряхнулась, занялась своим здоровьем, продолжила обустраивать дачку.
Не снималась она уже давно. С папой жила материально хорошо и позволяла себе выбирать роли, а участвовать в чем-то, где не ощущала той искренности, как в оттепельном кино, не хотела. Был такой сериал «Опровержение» о колхозной жизни: играя там, мать едва не впала в депрессию.
Последнюю свою картину отец снял в середине восьмидесятых — больше мастерам его поколения работы в кино не было. Закончилась она и у Алешниковой. Маму приглашали в кино даже в девяностые, уже через меня, когда стал оператором. Но она отказывалась: «Не с кем работать. Не потому что я какая-то особенная, просто не нахожу с режиссерами и актерами общего языка».
Иногда выбиралась на закрытые показы в Дом кино и вела себя как разведчик, который не должен расколоться: держалась в стороне, чтобы никто не подумал, что хочет получить работу.
Выглядела мама хорошо. В соседнем подъезде жил режиссер Илья Фрэз, с его женой она чаевничала и курила на нашей кухне. Светлана восхищала маму подтянутостью и ухоженностью. «Лиля, — говорила она, — старость неэстетична, но победима». И была права: моя бабушка в семьдесят лет могла сложиться пополам, ее подруга-ровесница удивляла легкой балетной походкой, а давний бабкин поклонник — отменной выправкой. Может, они и чувствовали себя плохо, но лишь наедине с собой.
Вспоминаю, как Людмила Гурченко, которая хорошо знала отца — он когда-то посоветовал своему приятелю Эльдару Рязанову взять ее в «Карнавальную ночь», мне последнему давала интервью. Договорились, подъехали со съемочной группой, открывает дверь... пожилая женщина в платке, видно, что ей нездоровится. «Сашка, думала, может, не приедешь, — говорит слабым голосом. — Ну ладно, идите на кухню».
Ребята смотрят на меня недоуменно: кого снимать-то будем? Поставили чайник, ждем. Вдруг дверь распахивается и на пороге — роскошная Гурченко в обтягивающем платье с разрезом. Выставляет вперед ножку и спрашивает своим бархатным голосом: «Сашка, ты видел такие ноги?»
Вот и мама не сдавалась. Жила одна, с собачкой, ездила на дачу, куда мы ей подбрасывали внука. Его нянька, правильная немка, следила за распорядком дня и здоровьем всех.
