Немного оклемавшись, он сразу потребовал телефон, ему притащили на длинном проводе. Кое-как работавшей рукой папа набрал номер съемочной группы: «Привет, это Сегель». И принялся отдавать онемевшему от удивления второму режиссеру распоряжения, потом попросил: «Скажи мой домашний телефон, я забыл». Позвонил, трубку взяла бабушка Лора:
— Ой, Яшенька! Ты там много не ходи!
— Как я могу ходить, когда весь в гипсе?!
Ходить учился заново, причем после аварии одна нога стала короче на несколько сантиметров. Поскольку все предметы двоились, видеть тоже учился заново — при помощи специального аппарата. Занимался с гантелями и штангой. Поначалу передвигался с палочкой, но однажды Валентина Телегина, любимая папина актриса, игравшая у него мам и бабушек, решила ободрить: «Яша, как с палочкой-то хорошо — такой солидный!» Отец тут же палку сломал и отбросил в сторону.
В конце концов он настолько хорошо восстановился после аварии, что когда его по традиции приглашали в десантный полк выступить перед бойцами, ставил условие: «Прыгаю с парашютом». И прыгал. Долго оставался крепким, мускулистым: из его одежды я могу носить только штаны, а рубашки и куртки велики в плечах.
Жизнерадостности папа не утратил, одна из пьес, написанная им совместно с Александром Галичем и поставленная у нас и за рубежом, называется «Я всегда улыбаюсь!..». Он был человеком без полутонов — либо белое, либо черное, немного плакатный герой — и выбирал солнечную сторону жизни. Но после двух контузий, полученных на войне и в той страшной аварии, у него чаще случались вспышки гнева. В такие моменты он, по-моему, даже увеличивался в объеме. Раз, уже семидесятилетним, пришел из магазина с царапиной на лбу. Объяснил маме, что какие-то мужики оскорбляли женщину, он вступился — и получил не только от наглецов, но и от дамы, которая бросилась оборонять обидчиков от своего же защитника.
С матерью они ругались еще как, хотя по-крупному всего раза три. Потом столь же горячо мирились. О любви никогда не говорили, только однажды на мой вопрос, почему он выбрал в спутницы маму, отец признался, что Лиля была такой живой, непосредственной, «совсем своей». Помню, он снимал в Протвино и мать из своего садового домика под Тарусой каждый день моталась к нему.
— Скучаешь? — спрашивал я.
Но она, циничная девочка, фыркала:
— Вот еще! Поесть ему везу.
Не признавалась в чувствах. Понимали они друг друга с полувзгляда, поэтому мама играла в основном в картинах мужа: «Серая болезнь», «Разбудите Мухина», «В одно прекрасное детство», «Риск — благородное дело», «Инопланетянка».
