А когда возвращался в очередной съемный угол, изводили тяжелые, полные невысказанного упрека взгляды жены. Уложив сына, Мария подолгу молчала, а он мучился, думая, что она не любит его больше. Платонов и сам себя постоянно пилил: мол, неудачник, обманщик, не смог обеспечить любимой женщине и обожаемому сыну хоть сколько-нибудь сносной жизни! «Маша, клянусь, я заработаю для вас деньги! Только подожди, не бросай меня!» — молил он в отчаянии.
Из более поздних писем Платонова к жене видно, как писатель страшно переживал, считая себя, «непрактичного идеалиста с темной волей к творчеству», недостойным ее. Маше бы красавца под стать себе, настоящего мужчину при деньгах. В это время урывками он уже писал «Чевенгур», но никогда Андрей Платонович не узнает, что его роман назовут классикой русской литературы ХХ века и поставят вровень с Достоевским и Толстым.
Ему хотелось писать не отрываясь, не отвлекаясь, но на первом месте всегда были Маша и сын, а значит, надо где-то найти заработок, чтобы прокормить семью. Платонов умолил снова принять его провинциальным мелиоратором, ведь он знает дело. Просьбу удовлетворили, и оставив жену с сыном в Москве, он отправился в Тамбов. Снял там самую дешевую комнатенку и все, что зарабатывал, до копейки посылал Марии. «Обстановка для работ кошмарная, — жаловался в письмах жене. — Склоки и интриги страшные. <...> Возможно, что меня слопают и выгонят из Тамбова. <...> Меня ненавидят все, даже старшие инженеры <...> Ожидаю или доноса на себя, или кирпича на улице».
Втайне Андрей Платонович надеялся, что жена приедет навестить его, побудет рядом хоть два-три дня, но она не спешила, и он мучительно терзался ревностью и тоской, изливая горечь в письмах: «...Во мне ты разочаровалась и ищешь иного спутника...», «Мне тяжело, как замурованному в стене... <...> Ты могла бы быть счастливой и с другим, а я нет».
Мария Александровна много лет спустя после смерти мужа признавалась, что в те годы была слишком молода, чтобы до конца разобраться, что за человека послала ей судьба. Иногда с головой накрывало чувство, что она совершила чудовищную глупость, выйдя за «чудика Платонова», как многие звали его в Воронеже. Однажды, досадуя, заявила, как повезло подруге Пироговой, у которой муж — начальник верфи. И платьев у нее много, и деликатесы на столе. Услышав это, Платонов побледнел, схватил в охапку лежавшую на стуле рукопись, сунул за пазуху и выкрикнул уже из-за двери: