Конечно, я была в шоке от всей этой ситуации. Потребовала привести человека, который такое говорил, — чтобы он мне это в глаза сказал. Заводят меня в другой кабинет, там сидит та девица из комиссионки. Мне зачитали ее показания: «Среди присутствующих была студентка театрального вуза такая-то, которая рассказывала антисоветские анекдоты, хаяла советское искусство». Мне стало так обидно! Я же была пионеркой, в тринадцать лет вступила в комсомол, всегда первая, всегда звеньевая.
Во дворе организовывала тимуровские отряды, помогали старикам. Нас так воспитывали. Я кричу: «Ах ты падла!» Схватила пресс-папье и врезала ей. Разняли нас, конечно. Но вскоре в институте уже обсуждали мое поведение. Тут же выяснилось, что и выгляжу я вызывающе — вроде как ношу декольте и короткие юбки, и крашусь ярко. Секретарь комсомольской организации, когда делал «доклад» о моем моральном облике, еще в конце и маму мою приплел — дескать, все это я у нее, особы распущенной, переняла. Вот этого я уже не смогла перенести. Мою! Маму! Оскорблять!
Короче, вцепилась я в секретаря — еле оторвали. Была в таком состоянии, что могла запросто ему все волосы повыдергивать. А то и убить грешным делом: даже, помню, побежала за тесаком, чтобы секретаря этого рубануть, а потом самой выкинуться из окна, — абсолютно была уверена, что после такого позора и жить не стоит...
Конечно, после той драки меня на год исключили из института, а заодно из комсомола. И послали проникаться идеологией рабочего класса. Директор, который был свидетелем моего судилища, вообще говорил, что меня нужно в тюрьму посадить.
— И чем вы решили заняться после этого случая? Пересмотрели свои взгляды?
— Можно и так сказать. Я решила тогда полностью изменить свою жизнь. Уехала в Москву и устроилась на Бескудниковский керамический завод, трудилась слесарем контрольно-измерительных приборов. Жила вместе со своим первым мужем, он москвич. В общем, проникалась, как и велели, идеологией рабочего класса...
