Впоследствии Лифарю не раз предлагали сделать фильм о его юности, но он отказывался —даже десятки лет спустя было жутко вспоминать ужас тех месяцев. Отец, сразу одобривший план Сережи, нашел какого-то контрабандиста, и тот за немалые деньги помог выбраться из Киева в Варшаву. И вот холодная октябрьская ночь 1922 года, Лифарь, одетый в поношенную шинель, с винтовкой в руках, и с ним еще пятеро ребят трясутся на подводах в сторону границы, лошади пофыркивают, а сердце у Сережи уходит в пятки. Два километра всего оставалось до нейтральной зоны, когда их вдруг арестовали. Лифаря тогда чудом не расстреляли, вместо этого посадили в камеру, где лежали умирающие от тифа. Весь пол был буквально усеян вшами. Сергей решил, что единственное спасение — стоять.
И простоял четыре дня и четыре ночи, в отчаянии подумывая, не выпрыгнуть ли из окна, — камера находилась на втором этаже.
— Одна мысль остановила меня: а что, если я переломаю ноги и останусь на всю жизнь калекой? Танцор без ног…
Вторая попытка оказалась удачной, и в конце концов он попал в Варшаву, откуда поездом добрался до Парижа. До сих пор Сержу вспоминаются глаза матери в минуту прощания, когда она благословила его и перекрестила дрожащей рукой. Больше он никогда не видел родителей, хотя письма худо-бедно доходили, но что расскажешь в письмах? Лифарь знал, что мать умерла от холеры в 1933 году, через год отец снова женился. Мать он пережил на 11 лет.
О Сергее Павловиче Дягилеве, создателе и вдохновителе Русских сезонов в Париже, 19-летний Серж Лифарь постоянно думал, еще не видя его в глаза.
С чего, интересно, он взял, что Дягилев вообще заинтересуется им, маленьким, жалким и совершенно неопытным танцовщиком, каким он тогда явился в Париж? Нижинская, увидев Лифаря, в ужасе затрясла головой, вопрошая, зачем сюда явился этот бездарь? На второй же день в балетной студии был устроен экзамен новым ученикам. Дягилев оказался плотным, холеным, слегка седеющим человеком с живыми дерзкими глазами и очень энергичными движениями. Сам никогда не учившийся танцу, в балете он разбирался превосходно, а на таланты у него было абсолютное чутье.
— К станку! — услышал Лифарь и, весь мокрый от волнения, вцепился скользившей рукой в гладкую палку станка. Ноги заклинило, и третья позиция вышла, как у косолапого медведя. Ну а когда дело дошло до аллегро, Лифарь совсем стушевался, ему не давался даже простейший пируэт. Дягилев молча хмурился и вдруг, с яростью швырнув трость в стену, выскочил из зала. За ним следом кинулась бледная Нижинская. Баритон Дягилева раскатом гремел по всему коридору:
— Броня, вы обманули меня! Кого вы вызвали? Этих неучей? Самый маленький вообще никогда не занимался у станка. Отправляйте их немедленно обратно в Россию. Завтра же!
Лифарь, «самый маленький», до конца жизни не забыл злобного взгляда красной, растрепанной Нижинской, выбежавшей от Дягилева. Она просто испепелила Сержа этим взглядом:
— Убирайся отсюда, гаденыш, ну, живо! Никуда я тебя отправлять не буду, сам катись, куда хочешь, и не попадайся мне больше на глаза!
Под лестницей студии Лифарь рыдал с таким безнадежным, горьким отчаянием, что одной из учениц Нижинской — Нюсе Воробьевой — стало его жаль.
— Ну ты, хлюпик, давай показывай, что умеешь!
Оказалось, умел Лифарь куда больше, чем продемонстрировал Дягилеву.