Насвистывая мелодию из «Икара», Лифарь поднял вопящую от ужаса Натали вверх на своих тренированных руках и методично, тщательно, выверенно, так что и покойный Дягилев не придрался бы, стал накручивать 32 фуэте. На крики примчался Кокто и... замер. Когда все было окончено и почти потерявшую сознание Палей Серж опустил на землю, Кокто возопил:
— Боже, это был великий фильм, великий кадр! Почему никто не снимал, черт дери! Как теперь я это повторю?
Лифарь никогда не умел прощать обид, а с годами болезненная гордость стала и вовсе его напастью, поэтому он отказался от Палей и одновременно от дружбы с Кокто. Перед самой войной Серж узнал от общих знакомых, что Палей забеременела от Жана, но у нее случился выкидыш, и Кокто возненавидел ее за это.
Вскоре она развелась с Лелонгом и навсегда уехала в Америку.
Время шло, и обиды продолжали копиться: на друзей, на неудавшуюся любовь, на подчиненных, на партнерш, на вечный дефицит времени, на свое тело, отказывающееся иногда подчиняться и устраивающее забастовки. Встаешь утром, а у тебя не гнется колено — начинающийся артрит от перегрузок. Или болят натруженные мышцы шеи, так что голову не повернешь. Вместо утреннего кофе и половины папиросы — его обычная норма! — нервный звонок массажисту. К восьмичасовому классу надо быть в форме.
Вдобавок ко всему грянула война. Париж сдали немцам без боя, и этот сразу опустевший, почерневший и ссутулившийся город вызвал в памяти его родной Киев времен лихолетья. Лифарь остался практически единственным, кто принимал решения за весь театр. Со всех сторон советовали свернуть репертуар, уехать, скрыться, не пустить немцев в культурное святилище Франции. К нему приходил давний друг, танцовщик Жан Трюэль, уговаривая бежать в Лондон.
— Я не предатель, — рявкнул Лифарь, — и не брошу своих танцовщиков на произвол судьбы!
Осенью 1942 года в Париж наведался фюрер; одной из целей его поездки было посетить балет. Серж хорошо запомнил страшный момент: живший неподалеку от театра, он видит сквозь приоткрытую занавеску, как автомобили нацистов съезжаются к театральной площади, а там — пусто, мертво — входные двери закрыты, света нет.
Нацистов встречает объявление: «Сегодня спектакль отменен в связи с болезнью солиста». Каким-то образом Лифарю сошло это с рук. В другой раз его вызвали в приемную Геббельса с требованием подарить Гитлеру портрет Вагнера работы Ренуара, висящий в театре. Лифарь набрал в легкие воздуха, выдохнул, понимая, что ответ может стоить ему жизни, и произнес:
— Портрет господина Вагнера вписан в инвентарь театра и принадлежит Французской Республике.
Много лет спустя Лифарь признается своей жене Лиллан, что лучше бы тогда его убили в гестапо, чем вынести то оскорбительное, непереносимое унижение, которому подвергли его после войны.
Бойцы французского Сопротивления забыли, скольких евреев спас Лифарь: он взял в труппу Жана Бабиле, Николя Штейна со всей семьей, других... Лифарю вменили в вину то, что он не закрыл театр и не уехал во время оккупации и, признав коллаборационистом, … приговорили к смерти.
Лиллан холодела, слушая рассказы мужа, как он был вынужден бежать от казни в Монте-Карло. Вместе с ним тогда собралась и вся его труппа. Морис Торез и Пабло Пикассо советовали другу вступить в компартию, это помогло бы, но какая компартия спасет человека, в свое время бежавшего от большевиков?
Осенью 1947 года все обвинения были сняты, и Лифарь вернулся обратно в «Гранд-Опера», но это был уже совершенно другой человек: постаревший, никому не доверявший, угрюмый и совершенно одинокий.
Разлетелись и разъехались по миру бывшие друзья, а может, это он не желал ни с кем иметь больше дела. Лифарь торопился поставить свой новый балет — «Шота Руставели», срывался, кричал на танцоров, разве что не бил их палкой, как Энрико Чеккетти когда-то его самого. Почему-то Сержа не оставляло предчувствие близившегося конца. Сталин через посла СССР во Франции предложил Лифарю «взять в руки весь фронт советского балета». Разумеется, Лифарь наотрез отказался. И, наконец, в 1958 году случилось то, что случилось.
Лифарь, взволнованный почти до слез, стоит в очереди на паспортный контроль в аэропорту Шарль-де-Голль и не верит своему счастью: впервые он летит на гастроли в СССР! Он поедет в Киев, навестит мачеху, могилы родителей...
Почему Лифаря не выпустили тогда в СССР, так и не разрешив двинуться дальше паспортного контроля, он не стал разбираться. Наутро Серж не смог встать с постели: впервые в жизни тело сковал радикулит, охвативший всю грудь, поясницу, живот. Массажист три часа бился над окаменевшим телом танцовщика, предлагал вызвать «скорую помощь». Через неделю последовал новый удар: Лифаря уволили из театра, объяснив это необходимостью «осовременить балетный репертуар».
