Есть одна черта в ее характере — некоторые вещи она априори не принимает, и ее ни за что не переубедить. Мне кажется, Ларису не миновала «звездная болезнь». Отсюда, видимо, и ее капризность, ершистость: она умела из мухи раздуть слона и, не стесняясь выражений, неожиданно взрывалась. Никакой логики в этом не было, одна хохляцкая упертость.
В один период жизни мы с ней чуть не стали классовыми врагами. Смешно, но на почве политики могли сцепиться не на шутку. Лариса — демократ, я же человек старой советской закваски. Однажды дошло чуть ли не до рукоприкладства! Я не сдавал своих позиций, а ее это бесило. Когда она нервничает, может наговорить много неприятного. Потом, остыв, начинает просить прощения. Но тогда это все были мелочи.
Серьезные проблемы у нас начались спустя года четыре нашего брака...
Страсть к Ларисе как к женщине стала постепенно гаснуть. В наших отношениях наступила некая прохладца. Лариса старалась по-женски разбудить мою ревность. Не удивлюсь, если она сама какую-то дозированную утечку информации о себе выдавала мне через подруг. Но я с удивлением отмечал, что меня это совсем не трогает. И не «заглатывал» ее наживку. Если мне кто-то пытался открыть глаза на ее флирты, совершенно «искренне» эти попытки пресекал:
— Да что ты? Этого быть не может! Я ей верю! Не хочу даже слушать эти глупости!
Лариса была сбита с толку: как это так? Ее, такую раскрасавицу, муж не ревнует!
«Не понимаю, как ты ко мне относишься?» — все чаще задавала мне Лариса один и тот же вопрос.
Последние годы у нас были тяжелые. Интимная жизнь постепенно вообще сошла на нет. Мы стали спать в разных комнатах. Началось все с пустяка: «Ты храпишь!» Потом появилась другая причина: «Ты выпил, не люблю запах спиртного!» И так получилось, что постепенно мы стали спать, как графья в старину, в разных спальнях. Наша кошка кочевала от меня к Ларисе. Эта сторона нашей жизни каким-то необъяснимым образом взяла и закрылась. И все мои попытки ее снова открыть закончились крахом...
А для женщины эта сторона жизни имеет немаловажное значение. Начались обиды, недоверие. Ей казалось, что я изменился, что у меня слишком много свободы, самостоятельности...
Так получилось, что я стал серьезно заниматься политикой, много ездил по делам в США, Швейцарию и Италию. А она в то непростое время развала СССР, наоборот, меньше снималась — в кино начались проблемы — и все чаще сидела дома. Получалось — раньше она меня брала в поездки, на фестивали, а я теперь стал ездить один. Ее это обижало, она часто плакала. А я не мог видеть, как из ее прекрасных голубых глаз льются слезы, и старался загладить свою вину. Но заглаживал, увы, не любовными объятиями, а еще одним кольцом, еще одной шубой, еще одной поездкой…
В конце концов Лариса стала подозревать, что у меня кто-то есть на стороне. А это, кстати, ни с кем не было связано. Просто я перестал ее желать, как это ни дико звучит, вот и все. Лариса меня вполне устраивала как мать моей дочери, как собеседница, как замечательный человек, который умеет принимать гостей, как женщина, с которой не стыдно появиться в обществе, если только ее вдруг не перехлестнет.
А может, и она по-женски ко мне охладела...
Я тоже человек не без недостатков. Наверное, слишком часто подчеркиваю, где надо и не надо, свое лидерство. А тут еще ревность включилась, до нее стали доходить какие-то слухи: что-то соседка донесла, что-то подруги нашептали...
Однажды летом я отдыхал с Маней в Одессе, Лариса между съемками к нам наезжала. На пляже я познакомился с одной прелестной колоритной одесситочкой, и у нас закрутился ни к чему не обязывающий роман. Наши общие знакомые поторопились донести об этом Ларисе. Она пришла в ярость.
— Я тебе не Тютькина! Меня знает вся страна! И каждый твой романчик — позор для меня!
Скандал был жуткий, чуть ли не до развода дошло. Помню, как-то у нас собрались гости. И во время застолья я не успеваю договорить фразу, как Лариса вдруг с вызовом перебивает на полуслове: «Что за ерунду болтаешь! Что ты из себя корчишь?» Я понимал, что это оплеуха за мои увлечения на стороне, надо это как-то проглотить, иначе все перешло бы в драку...
Напряжение росло с каждым днем. Помню, маленькая Маня что-то спрашивает у матери, а та с раздражением отвечает: «Иди у своего папы спроси!» Сюда еще примешалось и то, что Лариса ревновала дочь ко мне. Маня любила сидеть у меня на коленях, ела только мою картошку, и книжки читал ей только я. «Как папа скажет, я с папой…»
— повторяла она. Дочка ни о чем не догадывалась, ведь мы, как прежде, ходили втроем, держась за руки.
Лариса упрекала меня, что я всюду бываю только благодаря ее известности — мол, я через нее вошел в общество. Все чаще я слышал ее фразу: «Все жду, когда Маня станет большой, я не могу это больше терпеть…»
Да я и сам понимал, к чему все идет. Три года прохладных отношений брак не укрепляют. Или надо о чем-то договориться, признав, что мы живем вместе ради ребенка, или расходиться. Но мы стыдливо прикрывали на этот кризис глаза. Я делал вид, что этой проблемы нет. А проблема зрела и ждала своего часа. Помню, приятель мне как-то посоветовал: «Ген, так нельзя! Она же женщина, ну подойди, обними ее». И я даже представлял себе, как это сделаю, но…
