— Что вас особенно сильно впечатлило?
— То, что он задействовал в актерах их нервную структуру без сильных выразительных средств, хотя все буквально клокотало внутри. Так прорабатывал глубину, неоднозначность роли. Знаете, вначале режиссер читает пьесу актерам. Эфрос делал это совершенно монотонно, но с такой внутренней нервной энергией, так мощно, что она попадала в тебя и не отпускала. Если актер хотя бы на двадцать процентов делал то, что он предлагал, считай, становился членом его труппы.
Идет репетиция, мы сидим в комнате, слушаем его, и вроде бы он все разобрал, и уже пора расходиться, а не хочется. Актеры начинают забрасывать Эфроса какими-то глупыми вопросами, лишь бы еще поговорить. Конечно, Гончаров заложил мой актерский фундамент, основу, а Эфрос продлил творческую жизнь. Два разных режиссера соединились. Эфрос говорил: «Актриса должна быть как ртуть, уметь мгновенно переключаться», я это запомнила, это сидит у меня в подкорке.
Мы репетировали «Брата Алешу», Ольге Яковлевой досталась роль Лизы, мне — старшей дочки, практически без слов. У Дурова был большой монолог, во время которого я просто молча стояла и слушала, потом отходила за кулисы. Лева смотрел на меня, я на него, и этот диалог при помощи одних взглядов, это метание глаз дорогого стоило.
Когда Анатолий Васильевич дал мне совсем небольшую роль поэтессы в постановке «Лето и дым», я всегда шла на спектакль, как будто играла леди Макбет. Если ты занят в постановке, наполненной смыслом, неважно, какую по объему роль играешь, это априори достойная работа.
— О том, как против Эфроса плел интриги директор Коган, который в конце концов выжил Анатолия Васильевича из театра, подробно написала Ольга Яковлева в книге мемуаров «Если бы знать...».
— В театре состоялось собрание, на котором я не присутствовала, ездила к мужу-дипломату в Финляндию. Там против Анатолия Васильевича выступили его актеры, написавшие целое письмо. Помню, когда вернулась, сидели в буфете с Ольгой и Эфросом. Он хотел уйти из театра, мы стали уговаривать его остаться. А он говорит: «Работать с ними не смогу». Его огорчило даже не столько само письмо, сколько кто его подписал.
— Как в той ситуации повел себя главный режиссер Театра на Малой Бронной Дунаев?
— Поддерживал Эфроса. Он был мудрым человеком, потому что оставаться главным режиссером при Эфросе было очень сложно. Театр на Малой Бронной в основном связывали с именем Анатолия Васильевича, зрители шли на Эфроса, критики писали о его спектаклях, их возили на гастроли, они шли с огромным успехом. Эфрос ставил щемящие сердце спектакли, Дунаев был адептом реалистического театра, его постановки тоже были очень хорошими, я играла и в «Трибунале», и в «Не от мира сего». Но Александр Леонидович понимал значение Эфроса для театральной истории, хотя его режиссерское самолюбие никто не отменял. Тем не менее он нередко сидел на репетициях у Эфроса. Понимаете, творческим людям страшно вредит гордыня, которая вообще считается большим грехом. Даже великим надо все время учиться, как только остановишься — все, тебе конец. И Дунаев не считал зазорным учиться у Эфроса, черпать на его репетициях что-то для себя. Талантливые и посредственные девочки и мальчики оканчивают театральный институт. Одни попадают в нормальный театр, к нормальному режиссеру, другие — к выдающемуся режиссеру. И этот посредственный у хорошего режиссера становится хорошим артистом, а талантливый человек у обычного режиссера так и играет по своей интуиции, не развиваясь. Вот почему надо постоянно учиться.
