Такие провокации — как я их для себя определил — имели глубокий и серьезный внутренний смысл. Они готовили к работе не только Меньшова, но и меня. А поскольку я тоже серьезно отношусь к делу, мы быстро нашли общий язык.
Честно говоря, я лишь сейчас понял еще одну причину, которая заставляла Меньшова с утра появляться на площадке в вечно накрученном состоянии. Он попросту... боялся! Ну конечно же! Большая ответственность перед собой и перед огромной аудиторией. Понимание того, что надо сделать свою работу не просто хорошо, а лучше всех. А посему — гигантское напряжение, боязнь, что что-то может помешать добиться наилучшего результата. Такие чувства знакомы только по-настоящему крупным профессионалам и большим звездам. Когда же сцена была сделана и снята на достойном уровне, Владимир Валентинович расплывался в улыбке — и не было на свете более дружелюбного и счастливого человека.
У нас сложились теплые человеческие отношения, мы стали перезваниваться. Мало кому из коллег старшего поколения я мог просто позвонить и, что называется, поговорить по душам. Обычно требовался официальный повод. А Меньшову мог.
Недавно перечитал сценарий «Москва слезам не верит» и снова поразился тому, сколько режиссер в него внес. Позвонил ему и излил восторг: «Как вы обогатили картину!» На следующий день, естественно, в очередной раз ее пересмотрел, хотя знаю наизусть. И опять пришел в восторг, потому что увидел детали, на которые раньше не обращал внимания. К примеру велосипедистку, которая везет коромысло с ведрами по строящемуся дачному поселку; граммофон с голосом Шульженко; «Бесаме мучо» на сценах соблазнения героини; дедушку, который ведет подросшую внучку по Гоголевскому бульвару... Все это Владимир Валентинович любовно придумывал, подсматривал, подбирал для картины.
А россыпь афоризмов, которых не было в сценарии, но которые возникли на экране: «Не учи меня жить, лучше помоги материально», «С бумагой в стране напряженка», «Хеллоу, общежитие слушает!»
Сказал ему: «Вы меня сейчас проклянете, но я не мог вам снова не позвонить!» И мы опять часа два протрепались по телефону, Меньшов подробно расспрашивал про мои впечатления.
Каждый раз, пересматривая «Москва слезам не верит», я поражаюсь, какой силы картину он создал. Сколько времени прошло, а фильм живет и не устаревает, хотя я помню, с каким пренебрежением о нем высказывались наши снобы в момент рождения шедевра. И где теперь фильмы, которые когда-то поднимались ими на щит?
Многие любят картину «Любовь и голуби», и я в их числе. Ее заслуженно разобрали на цитаты. Даже врачи иногда шутят, произнося: «Инфаркт микарда, вот такой рубец». Я в восторге от Гурченко, ее фразы «Людк, а Людк!» О чем и сообщил Меньшову, а он в ответ:
— Ты знаешь, а мне не это нравится.
— А что? Какая реплика у вас самая любимая?
— «Сучка ты крашена!» — «Почему же крашена? Это мой натуральный цвет!»
И оба покатились со смеху.
Несмотря на разницу в возрасте, мы подружились. Я очень любил актера Меньшова, я обожал режиссера Меньшова, они были для меня огромными величинами, на которые равнялся, которые ценил, но тут встретил очень близкого человека.
Я искренне интересовался жизнью Владимира Валентиновича, а он откровенно о ней рассказывал. Признавался, как сложно ему приходилось в советские времена, как его задвигали, не выпускали за границу. Ведь в США на церемонию, где вручали «Оскар» картине «Москва слезам не верит», он не попал не случайно. Меньшов знал, из-за кого стал невыездным, кто написал на него донос, но при этом не называл имени. Владимир Валентинович не обозлился, никогда не держал камня за пазухой. Думаю, что тому человеку он все, что хотел, высказал, но мне так никогда и не открыл, кто это был. Меньшову завидовали коллеги, гнобили его, он об этом рассказывал.
На самом деле «Оскар» его спас. Если бы не награда американской киноакадемии, картину так и продолжали бы уничтожать. Конечно, она бы выжила. Когда смотришь ее сегодня, поражаешься, что кинолента ни на йоту не устарела — смотрится так, будто сделана только что, и при этом гораздо лучше, чем то, что делается сейчас. Она живая, яркая, эмоциональная. В ней столько юмора, а главное — столько любви! Я не понимаю, как этого можно было не видеть.
