— Может, Давыдова ревновала Сталина к Марии Петровне, потому и выжила ее из театра?
— Вера Александровна в то время занимала в Большом первое место. Фаворитка вождя была замужем за заведующим оперной труппой Мчедели. Не думаю, что виной случившемуся интриги, хотя, конечно, соперничество между меццо-сопрано существовало. Все так переплелось... Мчедели и Давыдова в сущности были хорошими людьми, и между мамой и этой парой существовали добрые отношения. Например, муж Давыдовой вез маму в роддом из Снегирей. Это был сентябрь, деревенские дороги развезло, но Дмитрий Семенович гнал машину как сумасшедший, игнорируя светофоры. Когда умер Сталин и расстреляли Берию, Давыдова с мужем вынуждены были уйти из Большого и переехать в Тбилиси.
Через три года в театре сменилось руководство, и маме предложили вернуться обратно. Но она согласилась спеть только один спектакль — «Кармен», чтобы попрощаться со зрителями. И так блистательно пела эту партию, что к ней приклеилось шутливое прозвище Кармен Петровна Максакова, а еще за потрясающий актерский талант маму звали Шаляпиным в юбке. Однажды на сцене у нее сломался каблук. Нисколько не смущаясь, мама сбросила туфли и допела босиком. Я прекрасно помню ее прощальный спектакль. Уже на подступах к Большому театру поклонники мамы кидались к прохожим в поисках лишнего билетика, а толпа у входа взволнованно гудела: «Максакова поет! Максакова поет!» Когда артистка вышла на сцену, весь зал в едином порыве встал и устроил овацию.
После ухода из театра мама стала больше сил отдавать преподаванию на кафедре музыкальной комедии в ГИТИСе, потом организовала Народную певческую школу. Она со многими ученицами, студентками ГИТИСа, занималась дома. Помню, к нам приходила Лариса Голубкина. Сейчас, слушая ее рассказы о маме, понимаю, что она была гораздо ближе с ученицами, чем со мной. Студентки делились с ней сердечными тайнами, а мама давала им советы. Между нами же всегда существовала какая-то дистанция, не позволявшая затрагивать эту деликатную тему. Может потому, что для меня мама была существом неземным. Помню, бабушка, несостоявшаяся актриса, когда по радио на кухне звучал мамин голос, бросала чистить картошку и обливалась горючими слезами: «Марусенька поет, ангел мой!» А может потому, что мы с мамой «встретились», когда я уже стала взрослым человеком... Маленькой я ее почти не видела — она очень много гастролировала.
— С кем же вы оставались дома?
— С бабушкой, домашними работницами или родственниками. Раньше не было нянь. Домработницы вели хозяйство и смотрели за ребенком. Из деревень в те годы в Москву стекались люди, чтобы хоть как-то спастись от голода. Когда у меня родился сын, мы дали в газете объявление. В дверь позвонили, мама тут же открыла: «По объявлению? Проходите». Ванда Яновна, так звали нашу новую домработницу, долго не могла прийти в себя от потрясения и все причитала: «Ой, какая женщина! Боже! Ничего не спросила: ни кто я, ни откуда. Даже паспорт не посмотрела! Кинула мне внука, говорит «Бегу на экзамен в консерваторию». А я ж с тюрьмы пришла!»
— И у вас не случалось неприятностей, например краж?
— Вы знаете, Бог миловал. Никто в то время не боялся пускать в дом этих женщин без рекомендаций, потому что в большинстве своем люди были порядочными. Мои Арины Родионовны учили меня всему: вышивать крестом, ришелье, бродери, вязать шарфы, готовить. Я не росла принцессой-белоручкой. Тогда все жили очень скромно, экономно, но не от жадности — виной всему был страх голода. Например бабушкина двоюродная сестра Калерия Сергеевна пережила страшный голод в Астрахани. И если ей дарили коробки конфет, она складывала их стопкой на буфете. Припрятанные на черный день конфеты покрывались белым налетом, а потом, так и нетронутые, выбрасывались.
— У вас, наверное, наступила обратная реакция...
— Конечно! «Все продать и жить миллионером!» — так говорил дедушка Андрея Миронова, Семен Менакер. Эти слова стали и моим девизом. Конечно, я во всем старалась поступать не так, как меня учили, а наоборот.
Даже в Щукинское пошла, несмотря на то что для мамы существовал только МХАТ. Расстроенная мама звонила Мансуровой: «Если у нее нет данных, ради бога, не берите!» Цецилия Львовна в этот момент готовилась к поездке в Ригу и буквально сидела на чемоданах, поэтому, смеясь, отмахнулась: «Ничего не знаю, я уезжаю. Но по-моему, ее уже приняли». Мама переживала за меня, она прекрасно знала, что с такой фамилией быть на вторых ролях — сплошное страдание.
